Я попытался уяснить для себя самого, в чем смысл тех изменений, которые совершились в физическом и духовном мире за время моего жизненного пути. Когда я был ребенком, моя семья жила в городской квартире с открытыми газовыми форсунками, индивидуальным печным отоплением в каждой комнате, включая ванную, где теплая вода для ванной грелась каждую субботу, на что уходило два часа. Не было трамваев, не было автомобилей, не было самолетов. Не существовали радио, кино, патефон, рентген, телефон. Духовная атмосфера, преобладавшая в 80-х и 90-х гг., имела более или менее статичный характер. Она сгущалась вокруг обманчиво несокрушимых представлений о вечных истинах. Как быстро исчезло это представление, переходя в мир непрерывных превращений, взаимообратимых явлений. Время и пространство стали коэффициентами одной и той же космической силы.

 

Совокупность всех этих колоссальных изменений, происшедших за последние полстолетия промышленного развития, привела к более радикальному преобразованию человеческой жизни, чем все столетия, начиная с христианства, вместе взятые.

 

Поэтому нет ничего удивительного в том, что мы ощущаем напряжение этой сверхчеловеческой скорости развития, которая, кажется, выпадает из ритма природной инерции человеческого сердца и нашей ограниченной способности к адаптации.

 

Каждый мыслящий современник ломает теперь голову, пытаясь определить ультимативный смысл нашего ошеломляющего научного прогресса. Всей нашей новой техникой и новыми изобретениями мы трезвоним о быстрых средствах передвижения. Но как мы используем сэкономленное время? Размышляем над нашим существованием? Нет. Вместо этого мы бросаемся в еще более лихорадочный поток действий, подчиняясь тому фальшивому лозунгу, что время — это деньги. Мы, бесспорно, нуждаемся в уяснении того, в чем действительно состоят наши духовные и интеллектуальные цели.

 

Не так давно я прочитал статью Льва Толстого, в которой он упрекает науку за ее стремление познать «все сущее». Он полагает, что человечество не в состоянии интересоваться «всем» и что мы только разорвем себя на куски, пытаясь двигаться одновременно в сотнях разных направлений, если только не поймем, чего мы хотим больше всего, и не сделаем это смыслом нашего наивысшего напряжения. Конечно, он думал о религии, дающей тот конечный смысл, который без тени сомнения обусловливает главное,— и все остальное почти автоматически встает на свои места. Хорошо, пусть не религия, но что тогда? Со времени Толстого наука прошла длинный путь, и существуют люди, которые всерьез считают, что она может быть последним судьей всему и выносить приговор о добре и зле. Но даже если мы придем к этой вере, нам все же придется решить, какой научной концепции мы хотим предоставить наибольшую свободу проявления, ибо, обретая равные права, идеи могут легко уничтожить друг друга, и тогда мы окажемся в проигрыше.

 

 

 

Мне бы хотелось поэтому сделать попытку изложения возможной стратегической цели планирования для моей профессии — архитектуры — в рамках культурного и политического контакта нашей технической цивилизации. Прежде всего я хочу выдвинуть следующее определение: я нахожу, что подлинное планирование является одновременно и наукой и искусством. В качестве науки оно анализирует человеческие взаимоотношения, в качестве искусства — объединяет человеческую деятельность в культурный синтез. Я хочу обратить внимание на искусство планирования. Я верю, что здесь таятся дремлющие творческие потенции, которые наполнят смыслом и дадут направленность нашим бесчисленным изолированным усилиям.

 

Мы так много говорим о том, что быстрое развитие науки резко вторглось в привычный уклад нашего существования, что теперь остались ни с чем, кроме разрозненных целей. В своей извечной любознательности человек научился расчленять мир скальпелем ученого и в этом процессе утерял свое равновесие и чувство единства. В стремлении к максимальной специализации наш научный век, естественно, мешает нам охватить сложную жизнь как целое. Средний профессиональный работник, доведенный до безумия сложностью встающих перед ним проблем, ищет освобождения от тяжести общих обязательств, выбирая одно-единственное, жестко ограниченное обязательство в одной специализированной сфере, и отказывается быть ответственным за что-либо, что может выйти за ее пределы. Произошел общий распад жизненного контакта, естественно выразившись в сужающейся и раскалывающейся жизни. Как однажды сказал об этом Альберт Эйнштейн: «Характерными чертами нашего века, кажется, являются совершенство средств и беспорядочность целей».

 

 

 

Но налицо признаки того, что мы постепенно уходим от чрезмерной специализации и ее пагубного атомизирующего влияния на социальную связность общества. Окинув взором умственный горизонт нашей сегодняшней цивилизации, мы обнаружим, что многие идеи и открытия движимы стремлением заново осознать связь между феноменами окружающего мира, которые до сих пор рассматривались учеными только в изоляции от соседних областей. Медицина разрабатывает психосоматический метод лечения болезней, признавая внутреннюю взаимозависимость психического и соматического, то есть тела. Физика утвердила новое знание обратимости материи и энергии. Художник научился статическими средствами давать зрительное выражение новому измерению — времени и движению. Не находимся ли мы на пути к новому возрождению ясного видения целостности мира, который мы воспринимали по частям. В гигантской задаче его воссоединения планировщик и архитектор будут играть большую роль. Он должен быть воспитан так, чтобы никогда не терять способности видеть целое, несмотря на бесконечное богатство специализированных знаний, которые ему придется усваивать и объединять. Он должен воспринимать землю, природу, человека и свое искусство как одно большое целое. В нашем механизированном обществе нам следует неустанно подчеркивать, что мы все еще являемся миром людей, что фокусом любого планирования должен быть человек в его природном окружении. Мы до такой степени отдали себя своим последним любимцам, машинам, что утеряли масштаб подлинных ценностей. Поэтому мы нуждаемся в исследовании того, что делает действительно ценными отношения между людьми и между человеком и природой, а не в том, чтобы открывать дорогу давлению специализаторских интересов или близоруких энтузиастов, стремящихся превратить механизацию в самоцель.

 

Для кого мы строим? Для людей, конечно, а это значит для всех. И если мы пренебрежем какой-либо частью, это повредит функциям нашего общества в целом. Болезненность, свойственная нынешнему укладу жизни,— печальный результат нашей неспособности поставить важнейшие человеческие потребности выше требований экономики и индустрии.

 

 

 

Если рассматривать стратегическую задачу планирования в ее всесторонней сложности, мы увидим, что она действительно охватывает цивилизованную жизнь человека во всех ее главных аспектах: судьбы земли, лесов, воды, городов и деревни; социологическое, биологическое и психологическое познание человека; право, управление и экономику, искусства, технику и архитектуру. Так как все они взаимозависимы, мы не можем рассматривать их отдельно. Их соотносимостъ, нацеленная на культурное единство, без сомнения, представляет большую важность для успеха планирования и жилищного строительства, чем нахождение даже идеальных) практических решений ограниченной задачи. Если мы согласны с таким подходом к делу, то тогда основной акцент скорее следует делать на «многосоставном разуме», как его можно было бы назвать, на мышлении, развившемся в результате непрерывного преодоления препятствий и попыток сохранить равновесие, чем на специализаторской точности, которая избегает ответственности за целое и дробит разум на непроницаемые отсеки. На протяжении всех утомительных и кропотливых усилий, характеризующих повседневное дело «многосоставного разума», его решающей ответственностью является неуклонное схватывание общей стратегической цели и превращение каждого отдельного плана в часть всеобщего. 

 

 

 

Представителям тоталитарных государств представляется несовместимой идея одновременного осуществления индивидуальной свободы и коллективного действия. Они не верят в то, что можно соединить разнообразие формы и мысли с массовым производством товаров и с упорядоченностью закона. Признавая автономию человеческого духа, демократия с уважением относится к индивидуальному разнообразию при всякой попытке установить общую цель, общий знаменатель, законы или правила. Вмешательство правительства в дела людей не должно вести к разрушению индивидуализма, но, скорее, быть средством его охранения. В противоположность этому мы наблюдаем сегодня картину того, что происходит, когда организация и планирование в условиях диктатуры превращаются в самоцель. Человек рассекается, и индивидуальный гений парализуется лабиринтом подчиненных учреждений, принужденный считаться с волей независимой диктаторской власти. Это зрелище только укрепляет нашу уверенность в том, что демократическое правительство в его подлинной сути должно быть слугой народа.

 

Таким образом, планирование должно исходить снизу, а не навязываться силой сверху. Идеи должны выдвигаться индивидуальной инициативой, а не бюрократическим предписанием. Демократия представляет собой устремленную вовне, центробежную силу. Феодальная или авторитарная системы являются, в противоположность этому, центростремительной силой, смирительной рубашкой, останавливающей естественный рост. Опасность, исходящая от антидемократических сил, возросла в нашем уменьшающемся мире с широкой сетью коммуникаций и пропаганды; она сделала всех людей соседями, невзирая на любой воображаемый занавес.

 

 

 

Но не следует искать опасность только в авторитарных государствах. Я полагаю, что нам следует занять более позитивную позицию в трудном охранении творческого импульса действенным и активным в борьбе против омертвляющего влияния механизации и сверхорганизации в рамках демократических обществ. Наша перенапряженная, кнопочная цивилизация вызывает ужас сама по себе. В погоне за счастьем она, кажется, презрела высшую жизненную цель демократии. Мы определенно не нашли еще тех средств, которые удержали бы нас вместе для согласованного усилия по установлению общего культурного знаменателя, который был бы вполне убедителен, для того чтобы стать затем общепризнанной формой выражения, как физической, так и духовной. Мощная лавина науки и прогресса оставила индивида растерянным и сбитым с толку, неспособным подладиться к этому и часто испытывающим острую нехватку моральной инициативы. Мы создали Институт общественного мнения, основанный на механической концепции; мы больше полагаемся на количество, чем на качество, на память, чем на мысли; мы призываем к целесообразности, вместо того чтобы формировать новые убеждения.

 

 

 

Существует ли противоядие от этой тенденции? Наше общество уже признало существенную жизненную необходимость ученых. Но мы еще плохо осознаем для себя жизненную важность творческого художника в деле контролирования и формирования нашей жизненной среды. В противоположность процессу механизации труд истинного художника состоит в непредвзятом поиске средств выражения для символизации типических феноменов нашей жизни. Это требует независимого, свойственного лишь ему одному взгляда на всю окружающую жизнь. Его деятельность существенно важна для развития подлинной демократии, ибо он есть прототип «целостного человека»; его свобода и независимость в известном смысле неприкосновенны. Его интуитивные способности призваны служить противоядием против этой сверхмеханизации, они должны помочь вернуть нашу жизнь в состояние равновесия и гуманизировать проявления машины. К сожалению, художник продолжает оставаться в забвении, часто его осмеивают и смотрят на него как на излишнюю роскошь в обществе. В противоположность этому я убежден, что нашему дезориентированному обществу существенно необходимо соучастие в творческих процессах искусства в качестве обязательного противовеса науке, чтобы нейтрализовать ее атомизирующее влияние.

 

Наш собственный опыт свидетельствует, что только в единичных случаях трезвые научные факты в состоянии сами по себе стимулировать воображение настолько, чтобы людям самим захотелось подчинить их лелеемые индивидуальные чаяния общей цели. Если мы хотим возбудить страстную, способную захватить всех реакцию, которая смела бы барьеры, стоящие сейчас на пути совершенного планирования и жилищного строительства, надо задеть более глубокие струны, нежели те, которые задеваются чисто аналитической информацией. Хотя научный прогресс доставил нам материальное изобилие и физическое благополучие, он редко созревает до степени продуктивной формы. Мы сплошь и рядом обнаруживаем, что простая материальная продуктивность восьмичасового рабочего дня не в состоянии удовлетворить наши духовные запросы. Эта неспособность радовать душу является, вероятно, причиной того, почему мы не всегда в должной мере учитываем наши великолепные научные и технические достижения и почему от нас ускользает модель культуры, которая должна была бы из этого родиться.

 

Поэтому я убежден, что вклад творческого художника, которому подвластно полноценное осуществление визуальных аспектов всякого человеческого планирования, чрезвычайно важен. Ни одно общество в прошлом не обходилось без художника в определении форм своей культуры; социальные проблемы не могут быть разрешены одними лишь интеллектуальными средствами или политическими акциями. Я говорю о насущнейшей необходимости возродить утраченную способность понимать и созидать форму посредством всестороннего воспитания каждого индивида. Вспомним о том неуловимом, но существенном, что все еще сохраняет над нами свою власть в больших и маленьких городах минувших культур, хотя с точки зрения целесообразности оно и лишено практической пользы. Это неуловимое как раз и характеризует то, что отсутствует в концепции современного общества, то единство гармонии и духа, которое, будучи зрительно запечатлено в пространстве и объеме, навсегда останется исполненным значительности.

 

 

 

Можно ли от ребенка, выросшего на «главной улице», ожидать искания красоты? Ведь он никогда не встречал ее и не будет даже знать, о чем он должен просить, потому что его способности восприятия формы с самого начала подавляются безжалостным воздействием хаотических цветов, линий и беспринципностью современных методов торговли. Он навсегда застывает в состоянии художественной апатии, превращаясь наконец в того трудновоспитуемого жителя, который бессилен осознать убогость своего окружения. Однако именно из этой среды чаще всего рождаются будущие заказчики архитектора, и совсем нетрудно понять, почему этот заказчик так редко решается на создание чего-либо иного, кроме бесформенности, когда он стремится придать форму своему окружению.

 

Самые  могущественные  и  действенные новые  инструменты не смогут превратить «главную улицу» в образец прекрасного жизненного окружения, пока они не попадут в творческие руки, пока изменившаяся позиция ума не сольет воедино науку и искусство. Но с какого конца приниматься нам за это слияние? Ведь мы нуждаемся не только в творческом художнике, но и в творчески восприимчивой аудитории, и как же нам обрести ее? Исключительно лишь путем постепенного процесса воспитания, который охватит всех, начиная с самого раннего детства, короче говоря, это значит, что, начиная уже с детских садов, мы должны возбуждать в детях игровой  импульс к пересозданию  окружающей среды. Ибо главное в планировании — это соучастие каждого. Оно заостряет индивидуальную  ответственность — главный фактор в создании  коммунальной согласованности, в развитии группового видения и гордости за сообща воссозданную среду. Такая образовательная концепция правильно определит место и книжных  знаний  как вспомогательного средства для практического опыта, который один только может развить конструктивный подход к жизни и привычку мыслить. Любая информация, поступающая к человеку, после того как он прошел в молодости практику воспитания, которое сделало для него преобразование жизни личной заботой, падет тогда на плодородную почву.

 

В своей работе планировщики каждодневно убеждаются в том, что основная масса населения все еще крайне невежественна в отношении тех больших преимуществ, которые несет с собой полноценное планирование. Обыватель склонен рассматривать любой совет со стороны правительственных органов как вмешательство в его индивидуальную свободу. Необходимость без конца объяснять ему, почему коллективное планирование принесет пользу прежде всего ему самому, требует от планировщика немалых психологических способностей. Систематическое психологическое обучение «основной дипломатии» должно наделить студента-планировщика пониманием причин и целей человеческого поведения. Оно призвано научить его тому, как практически использовать силу убеждения, такт, выдержку, понимание мыслей и положение другого в качестве эффективнейших средств градостроительства. Оно должно стремиться воспитать в нем еще большую подвижность мысли и эластичность собранного бойца, всегда готового приспособиться к любым неожиданным ситуациям. Оно должно выполнить свою обязанность: развить в студенте сверх приобретенных им знаний и практических навыков также и определенное мировоззрение.

 

Мы все еще слишком часто сталкиваемся с укоренившейся привычкой избегать решающих изменений в планировке и в жилищном строительстве, подменяя их мелкими разрозненными улучшениями. Она исчезнет только при наличии крепнущего духа коллективизма, заботливо взращиваемого на всех уровнях образовательного процесса, до тех пор пока этот дух не станет непроизвольной позицией каждого и сможет наконец породить цепную реакцию, которая разрешит нашу общую задачу.

 

 

 

Подобная система образования представляется   особенно благоприятной по своим качествам для создания подлинного   трудового сотрудничества, которое, естественно, будет все больше и больше развиваться в будущем, без конца расширяя горизонт наших реальных знаний, из которых каждый из нас владеет только небольшой частью. Задача слишком велика для каждого в отдельности. После почти двадцатипятилетних целенаправленных исследований  и   определения наших идей мы оказались перед лицом острой необходимости в содружественной работе. Ибо, несмотря на изобилие появившихся за последние годы мыслей о проблеме коллективного образа действия, почти не были предприняты  сколько-нибудь убедительные  «жизненные  эксперименты». К прогрессу в этой области нет иных путей, кроме  мужественного и непредвзятого  осуществления новых практических опытов, в которых, соединив усилия, мы построим пробные общины и затем будем систематически исследовать их жизненную ценность. Какое это породит изобилие новых сведений для социолога, экономиста, ученого и художника, если группы,  образованные по возможности из наиболее талантливых планировщиков и архитекторов, будут уполномочены  спроектировать и соорудить  эти  совершенно новые  экспериментальные  общины! Эта информация предоставит и предварительные  данные для решения сложной задачи реконструкции существующих общин. Несомненно, предстоит еще устранить преграды политического и юридического свойства, прежде чем нам удастся создать такие лаборатории для существования. Без должных узаконенных оснований планы этих общин один за другим превратятся в символы лишь благой мечты и ее тяжкого крушения.

 

Я предложил бы также проверить в этих экспериментах широко дебатируемый вопрос о том, как низвести власть административных предписаний до местного уровня небольших самодеятельных единиц. Ибо всякое средство, создающее более благоприятные условия для непосредственного участия жителя в управлении всей общины, существенно важно для целей органического решения проблемы.

 

 

 

Я вспоминаю, как на одном из съездов Международного конгресса современной архитектуры один европейский архитектор поднял вопрос о том, смогут ли вообще американцы когда-нибудь создать образец нормальной общественной жизни на современной основе аналогично тесно прилегающим районам, преобладавшим на европейской арене до нашествия машин. Утверждалось, что тенденция к кочевой жизни американского населения является настолько разрушительной, что ничего, кроме передвижных приспособлений, ожидать здесь нельзя и что местный колорит будет уничтожен этой массой непостоянных людей, перемещающихся в погоне за долларом. Присутствовавший там американский планировщик (*  Мартин Мейерсон. Ассистент профессора кафедры планирования в Пенсильванском университете) ответил на этот вызов рассказом о том, что наблюдал, когда вместе со своей семьей переехал в Вермонт, всегда его привлекавший. Он полагал, что выбрал город с наиболее выраженным местным колоритом, и только потом, после недолгого знакомства, узнал, что большинство людей подобно ему родились и выросли в других местах, но избрали Вермонт местом, где они больше всего хотели бы жить. Они руководствовались предпочтением и до удивительной степени приобрели местный колорит. Он почувствовал, что молодые американцы не намерены оседать в тех местах, где жили их предки, как это было свойственно европейцам в течение многих веков, что, напротив, они обнаруживают непокорность, если их к этому принуждают. Но если им выпадает возможность поездить и увидеть как можно больше новых мест, они в конце концов выбирают одно, которое по разным причинам привлекает их, и оседают там, зачастую становясь затем более предприимчивыми и объединенными жителями, нежели те, которые никогда не покидали своего дома.

 

Итак, если допустимо рассматривать будущего жителя как лицо, стремящееся реализовать свои силы там, где ему суждено осесть, вместо того чтобы просто искать наиудобнейших случаев и быстрейшей выгоды, то мы, возможно, поймем это сбивающее с толку зрелище нации, граждане которой по своей или не по своей воле так много передвигаются.

 

Чтобы содействовать этому развитию, мы должны уяснить современные особенности подобной общины,  которые  окажут на человека, приехавшего туда жить, столь стимулирующее влияние, что из наблюдателя он скоро превратится в соучастника общего дела. Эту благожелательную тенденцию можно ускорить кампанией за возвращение прав пешеходному движению. Как мы все знаем, каждый житель бывает и пешеходом и водителем; но, в то время как для машины и водителя делается все возможное, пешехода в процессе строительства колоссальной сети автомагистралей прижимают к стене. Это разрушает нормальное человеческое общение. Я убежден, что в такой же мере, если не в большей, необходимо создавать и независимую сеть пешеходных дорог, отделенных и защищенных от автомобилей. Нанесенная на модель местности, такая пешеходная дорога должна начинаться и заканчиваться не на растянутой главной улице, а на красивой площади, закрытой для езды, в сердце или ядре общины, которая может служить местным центром для обмена мнениями и участия в делах общины. Здесь из ежедневного массового общения в торговле и в отдыхе, из обсуждения местных и международных новостей назревает общественное сознание граждан. Такая пешеходная площадь, человечески масштабная, с централизованным социальным предназначением, может наделить жителей чувством причастности к целому и гордости за него. Она подведет его к сознанию гражданской ответственности, к сознательному голосованию, к заинтересованности в коммунальном планировании, которая так необходима планировщику для будущей работы. Это — пламенная мольба в пользу современного общественного ядра, самого жизнетворного органа в развитии демократического процесса. 

 

Я столь сильно концентрирую внимание на небольшой замкнутой единице с общественным центром потому, что подобный опыт в небольших размерах прольет новый свет также и на более сложные проблемы городов и метрополий. Он поможет в решении гигантской задачи их гуманизации. Ибо проблема больших городов заключается, конечно, не только в создании новых общественных центров или постройке малогабаритных домов. Совершенно очевидно, что капитальный ремонт склеротических тел этих городов меньше всего способен превратить их заново в здоровые организмы. Мы все знаем, что перенаселенные площади жаждут открытых пространств, природы, света и воздуха, что их жители мечтают о признании своей индивидуальности; и в то же время сам город нуждается в защите от натиска индивидуализма. Я не собираюсь разрабатывать здесь социальные, политические и экономические методы анализа и их реализации для достижения этой цели. Но я хотел бы подчеркнуть острую необходимость более систематических исследований также и на уровне метрополий. Как нам физически и психологически восстановить в городе его полностью уничтоженный человеческий масштаб? Необходимые для этого действия должны предваряться исследованием. Рост живого городского организма может быть направлен к высшей гражданственной форме планировщиком и архитектором, если только его социальные функции будут признаны новым законодательством, возникшим в результате этого предварительного исследования. Существующее законодательство в большой степени устарело и не пригодно для условий городской жизни XX века, вследствие чего большинство стран до сих пор терпело неудачу в попытке сделать основной акцент на целостности коммунального организма, на всем его контексте, а не на отдельных его частях.

 

 

 

Если мы попытаемся оценить реальные достижения в жилом строительстве и в создании органических коммунальных комплексов за последние двадцать лет, мы можем с полным основанием констатировать, что если в целом ряде стран планы и конструктивные схемы индивидуальных семейных жилищ или квартир были значительно улучшены в отношении их пригодности для жилья и уровня их стандартов, то едва ли существует так называемый «общий рост», который ведет нас к подлинной общественности, уравновешенной внутри самой себя. Обычно прогресс демонстрируется, некоторым числом домов или улиц, собираемых вместе на манер дополнения друг к другу, без тех коммунальных особенностей, которые превратили бы простую жилищную схему в специально ограниченный и полноценно рассчитанный организм. Они могут состоять из приятных индивидуальных домов и являть собой часто немалое экономическое достижение, но планировка города из них, как правило, оказывается всего лишь скучным, безрадостным слиянием нескончаемой вереницы домов. В нем полностью отсутствует то притяжение, которое создается «неуловимым нечто» прекрасного творческого проекта и общезначимой идеи, что наделяет жизнь большим смыслом и чему прошлые эпохи дали чудесные образцы единства. 

 

Что касается концепции собственно современного жилища, мы должны начать с проверки нашего сегодняшнего отношения к человеческим и психологическим компонентам этой проблемы и ее постоянно меняющихся аспектов. Только зрелый ум с глубоким пониманием физических и психологических требований семейного быта способен создать оболочку для жизни и сделать ее эффективной, недорогой, красивой и настолько податливой, что она сумеет соответствовать без конца меняющемуся циклу жизни семьи на всех стадиях ее развития. 

 

 

 

Однако самая большая ответственность архитектора и градостроителя раскрывается, по моему мнению, в защите и развитии нашей естественной среды. Человек сам обусловил свою взаимную связь с природой земли, но могущество его преобразования земной поверхности так стремительно возросло, что оно может стать не благословением, а проклятием. Как мы можем допустить уничтожение одного за другим прекрасных пространств природы, сравнивание их с землей и опустошение ради удобств строительных операций, чтобы затем заполнить их сотнями бесцветных и маленьких домашних гнезд, которые никогда не перерастут в общину, и множеством телеграфных столбов вместо бездумно срубленных деревьев? Природная растительность и естественная антиупорядоченность топографии уничтожаются пренебрежением, жадностью или отсутствием мыслей, поскольку средний тип строителя рассматривает землю прежде всего как коммерческий товар, из которого он чувствует себя вправе  извлечь  максимальную выгоду. Пока мы не научимся свято любить и уважать землю, фатальное разрушение природы продолжится, и впредь. 

 

Окружающий нас человечный ландшафт — это огромная пространственная композиция, состоящая из пустот и объемов. Объемами могут быть здания или мосты, деревья или холмы. Любая существующая и видимая форма, естественная или сотворенная человеком, учитывается в зрительном впечатлении от этой великой композиции. Даже наиболее утилитарные строительные проблемы, подобно местоположению шоссейные дороги или типу моста, важны для общей гармонии этой визуальной реальности, которая нас окружает. Кто еще, как не инициативный планировщик и архитектор, должен нести обусловленную законом ответственность за сохранение самого драгоценного  нашего  богатства, нашей природной среды, за красоту и естественность нашего жизненного пространства как источника эмоциональной удовлетворенности новым образом жизни? Что, на мой взгляд, нам необходимее всего в этой стремительной гонке, в которую мы позволили вовлечь нашу жизнь, так это вездесущий источник духовного возрождения, которым может стать только сама природа. Под сенью деревьев горожанин может дать отдохновение своей растревоженной душе и обрести блаженство творческой паузы. 

 

Я пришел к выводу, что архитектор или градостроитель, достойные этих наименований, должны обладать широким и всеохватывающим видением, чтобы достичь подлинного синтеза будущего социального устройства. Именно это мы и можем назвать «тотальной архитектурой». Чтобы свершить этот всеобъемлющий труд, архитектору необходима горячая   страстность любовника и смиренная готовность сотрудничать с остальными, ибо, как бы велик он ни был, он не в силах  свершить это один. Родство региональной архитектурной  выразительности, к которой мы так стремимся, будет зависеть, я полагаю, от творческого развития содружественного труда. Отказываясь от погони за «стилями», мы уже приступили к формированию определенной позиции и принципов, отражающих новый образ жизни человека XX века. Мы стали понимать, что формообразование нашей физической среды означает не использование предустановленных эстетических норм, но придание формы непрерывному внутреннему росту и убеждение, которое столь же непрерывно воссоздает истину на услужение человеку.