Джо Понти: Любите архитектуру
Фрагменты из книги Джо Понти (Gio Ponti) «Любите архитектуру» (Amate L’architettura, 1957) и из интервью «Пятьдесят вопросов — пятьдесят ответов». Перевод Р.А. Кацнельсон. Публикуются по изданию «Мастера архитектуры об архитектуре», издательство «Искусство», М. 1972.
- Из книги «Любите архитектуру»:
- Отрывки из интервью «Пятьдесят вопросов — пятьдесят ответов»
- О «социальном» строительстве
Из книги «Любите архитектуру»:
[Gio Ponti, Amate L’architettura, 1957; Gio Ponti, In praise of Architecture, 1960.]
(Любить архитектуру — это любить свою страну)
Любите архитектуру древнюю, современную. Любите архитектуру за её фантастические неожиданности и величественные открытия. За её абстрактные иллюзии и изобразительные формы, которые очаровывают наш дух, захватывают наши мысли, сопровождают нашу жизнь.
Любите её за иллюзии изящества, легкости, силы, спокойствия, движения, которые достигнуты тяжелыми каменными и жесткими конструкциями.
Любите её за её молчание, в котором содержится её голос, секрет её мощной песни.
Любите её за огромный, славный тысячелетний человеческий труд, о котором она свидетельствует своими соборами, дворцами и городами, своими домами и своими руинами.
Любите современную архитектуру, разделяйте её идеалы и её усилия, волю к ясности, порядку, простоте, чистоте, человечности, к профессиональности и культуре...
Любите современную архитектуру за её стремление к сути, к сочетанию мастерства и фантазии. Оцените эволюцию её культурного и художественного развития и социальную эволюцию, частью которой она является. Поймите её страстность.
Любите в ней великих мастеров современности — Ле Корбюзье, Мис ван дер Роэ, Гропиуса, Нерви, читайте их книги, изучайте их произведения.
Современная архитектура имеет своих патриархов — Райта и Ван де Вельде; имеет своих великих основателей и исчезнувших пророков — Лооса и Перре; имеет своих гениев — Гауди [Антонио Гауди-и-Корнет (1852—1926) — испанский архитектор, скульптор и керамист. Учился в Высшей технической школе в Барселоне. Представитель «стиля модерн», выдвинул ряд новаторских принципов в архитектуре и конструкциях.], Райта, Нимейера, имеет своих художников — Аалто, Нейтра [Рихард Нейтра (1892—1970) — архитектор, родился и получил образование в Вене, работал в Швейцарии, Германии. С 1923 г. работал в США.]; имеет свои шедевры. Любите современную архитектуру за её молодых и полных энтузиазма архитекторов, которые есть в каждой стране. Будущее и тайна неустанного творчества и человеческой надежды в их руках.
Любите современную архитектуру и изумительные материалы, которые она использует, — бетон, металл, керамику, стекло, пластические материалы.
Любите хороших современных архитекторов, требуйте от них радостные и современные жилые дома, соответствующие современной цивилизации, красивые, спокойные, сияющие, звучные, светлые, полные цвета и чистоты. [...]
Требуйте от них всегда архитектуру, полную гуманизма, полную воображения, ясную, существенную, чистую — «чистую, как кристалл».
Архитектура
(Некоторые вещи достаточно показать, каждый себе их объяснит)
Архитектура как вид деятельности должна служить обществу завтрашнего дня на функциональном, техническом, производственном и экономическом уровне. Должна служить счастью и потребностям людей на уровне их физической жизни — воздух, солнце, здоровье, работа [Здесь Понти перечисляет тезисы, выдвигаемые архитекторами — членами СІАМ.]. Должна питать человеческий разум на уровне его культурного развития и его понятия стиля — единство, порядок, существо. Но как искусство архитектура должна питать душу человека и его мечты на уровне волшебства, воображения, колдовства, фантазии, поэзии.
Современная архитектура имеет социальное предназначение. Современная архитектура — это социальное пророчество (или находится ещё на стадии пророчества).
Современная архитектура воплощает рост современной жизни. Архитектура — конкретный результат действий человека, которые она и воплощает и выражает.
Современная архитектура социальна... Современная цивилизация ищет свое социальное выражение в архитектуре, которая отражает себя в ней и измеряется в ней. Таким образом, архитектура «современна» по ценности своей социальной тематики. В этом смысл работы архитекторов. [...]
Архитектура — одно из пяти условий жизни: хлеб, одежда, работа, дом, сказка. Сказка? Да, сказка.
Архитектура должна петь, сказал Ле Корбюзье — «надо, чтобы она пела». Она должна нас очаровывать, она должна нас в себя влюблять.
Архитектура значит больше, чем просто строительство. Инженеры отлично строят, но работают только в пространстве и в кругу утилитарных задач. Но настоящее строительство, в полном смысле этого слова, это архитектура. Она работает во времени, с абстрактным и незаинтересованным началом и концом и с постоянством выражения [Понти выражает точку зрения известного немецкого философа-идеалиста второй половины XIX — начала XX в. — И. Канта, на незаинтересованность суждений в искусстве.]. Архитекторы строят «во времени», в своей культуре. Таким образом, произведение искусства строится с тем, чтобы вечно существовать. Судьба инженерии другая. Она исчезает, потому что она прогрессивна, она съедается собственной полезностью. Архитектура остается, так как она искусство, и она переживает свою полезность.
Архитектура — это кристалл
Я думал:
Архитектура — это кристалл. Чистая архитектура — это кристалл, когда она чиста, она чиста как кристалл, волшебна, замкнута, исключительна, автономна, непорочна, неразрушаема, абсолютна, законченна как кристалл. Она может быть кубом, параллелепипедом, обелиском, башней — это все замкнутые формы, которые стоят. Архитектура отвергает незаконченные формы (сфера — форма нескончаемая, и она никогда не будет архитектурой, она катится, но не стоит, она не имеет ни начала и ни конца). Архитектура начинается и кончается. Архитектура стоит.
Архитектура — это кристалл. Она тверда, и её красота извлечена и освобождена, как однажды сказал Синисгалли [Синисгалли — итальянский инженер и поэт.] — даже от «человеческой меры». Архитектура имеет только одну меру — меру архитектуры. Я хотел бы процитировать Фрэнка Ллойда Райта, который сказал по поводу музея Гуггенхейма: «Моя архитектура не нуждается в человеке». Она история вне истории, потому что искусство существует вечно. Это то, что я думал прежде. Теперь я прибавляю: «архитектура — это пространство».
Машина — это не кристалл. Машина двигается или стоит. Она живая. Она машина только тогда, когда она движется. Когда она стоит, она статуя, и это не она. Машины прогрессивны, потому что усовершенствование делает каждую лучше, чем предыдущая. Это дитя механиков, которое двигается для того, чтобы существовать и служить другим. Архитектура — дитя мечты. Как мечта она недвижима. Мечты появляются и исчезают. Архитектура стоит. Она имеет статичную или, вернее, экстатичную жизнь. Она имеет собственную жизнь, «архитектурное существование». Она не прогрессивна [Здесь и далее «прогрессивность» употребляется в смысле все время развивающегося, обновляющегося явления.]. Я буду повторять на тысячу ладов, каждая архитектура отлична от своей предшественницы. Когда мы слышим о вращающихся или портативных домах, мы чувствуем, что это не то, что это неуважение к архитектуре, что это выдумка механиков, но не архитекторов.
Искусство не выражает движения движением, а выражает его неподвижностью. Дискобол Мирона, хотя и недвижим уже тысячи лет, постоянно в движении. (Смотрите на него не сбоку, а спереди, и вы увидите, сколько движения в нём.)
Это не искусство, которое изображает движение движением, но движение, которое выражает искусство в танце, включая и механические танцы, в музыке, в песне, в ритме (в этом и очарование движения, оно не имеет формы, потому что оно имеет тысячу форм). Архитектура спокойна и не симулирует движения. Её песня — безмолвная песня, canto fermo.
Архитектура — это кристалл. Как кристалл — это нечто чистое, но прикрепленное к земле, немного углубленное в землю, но выходящее из неё. Она имеет корни. Это не относится к машине. Машина привинчена к базе, её можно двигать. Даже если она и огромна, она передвигаема.
Инженерия и архитектура
Сооружение, состоящее из одинаковых и повторных горизонтальных и вертикальных элементов, которые не имеют своих архитектурных размеров, то есть композиционных размеров, не имеют законченной формы (в них есть лишь ритм повторения, продолжения, распространения), не принадлежит к архитектуре, понимаемой как произведение искусства. [...]
Такие здания измеряются только случайными факторами, такими, как площадь поверхности, лимитами технических возможностей или стоимостью, строительными правилами, всем тем, что чуждо искусству. Так как они развиваются только повторением одинаковых элементов, они теоретически могут продлеваться и возвышаться до бесконечности.
Не имея своих размеров, то есть своей законченной и замкнутой формы, они не архитектура, понимаемая как произведение искусства, они лишь «ветви», ветви архитектуры, они частности архитектуры.
Но тут я чуть было не совершил ошибку. Эти здания «без законченной» формы (посмотрите на «змеевидные» формы Нимейера) или другие, изогнутые, или длинные, как поезд, как караван судов, это не «ветви» архитектуры, потому что они, не будучи архитектурой, никогда не смогут быть её частью. Но что же тогда они? Я сперва решил, что они принадлежат к строительству, к конструкции. Сегодня мне кажется, что, если попытаться более ясно сказать, они (некоторые кажутся мне прекрасными) принадлежат к чему-то более возвышенному и могли бы быть выдающимися даже, если они и не архитектура. Сегодня мне кажется более верным сказать, что они принадлежат инженерии, трудной и прекрасной дисциплине, которая отличается от архитектуры (искусства), и что инженерия, как я уже говорил раньше, прогрессивна, а архитектура и искусство — нет.
Инженерия эклектична, архитектура нет. Инженерия часто экспериментальна и естественно включает в себя все лучшее, что техника и производство ей предлагают, чем она выполняет свое назначение. Инженерия создает произведения техники, повторяемые, размножаемые и преодолимые, следующие одно за другим, превосходящие себя постоянно.
Архитектура, будучи искусством, не прогрессивна и пытается создавать только единицы, увековеченные, выразительные, неповторяемые. Создает произведения искусства, которые непревзойденны, потому что их выразительность исчерпывается в них самих и увековечена. Нелепо думать о «прогрессе архитектуры» так же, как нелепо думать о прогрессе музыки, живописи, поэзии. Парфенон есть Парфенон и Баптистерий в Пизе [Баптистерий в Пизе — памятник архитектуры, входит в соборный комплекс города Пизы. Начат в 1153 г.] есть Баптистерий в Пизе, и Ротонда [Ротонда — «Вилла Ротонда» близ Виченцы, 1551—1567, архитектор А. Палладио.] есть Ротонда. Здесь есть «история» живописи, музыки, поэзии, но это не прогресс живописи, музыки, поэзии.
Так же нелепо думать о вечности машины. Каждая машина рождается, живет, производит, изнашивается и умирает.
Произведение архитектуры, если это произведение искусства, оригинально (в том смысле, что оно имеет свое особое происхождение), не терпит никаких готовых элементов, привлеченных извне (префабрикации). То, что уже существует, заранее сделанное, совершенно бесполезно, чуждо ему. Все, что касается данного произведения, должно заново получить свою форму, так, чтобы иметь свою собственную исключительную целостность и соответствие.
Я думаю, что среди множества современных сооружений, отнесённых к архитектуре (также и мною в прошлом), многие принадлежат большей частью к инженерии.
Существуют менее значительные произведения, которые относятся к архитектуре, и, наоборот, очень значительные произведения, которые к ней не относятся, а относятся к инженерии. Это не означает умаления значения, а только качественное уточнение инженерии и архитектуры. Я в высокой степени уважаю и люблю каждую из них.
Фантазия точности
Первый раз я подумал о фантазии точности в связи с некоторыми работами Бельджойозо, Пересутти [Бельджойзо — архитектор, член творческого коллектива ББПР (Банфи, Бельджойзо, Пересутти, Роджерс)], Роджерса. Те, кто понимают Эту концепцию, могут прибавить поэзию точности. Я могу думать о такой поэзии в связи с работами Нерви, Мис ван дер Роэ и зданием «Левер-хауса» [«Левер-хаус» — небоскреб в Нью-Йорке, построенный в 1952 г. фирмой Скидмор, Оунгс и Мерилл по проекту архитектора Г. Баншафта.].
И конечно, поэзия значит точность, роскошь и повторяемость точности. Я думаю о терсетах и сонетах, но также и о нашем поэте Унгаретти. Ничего не может быть прибавлено, изъято и изменено. Поэтому это максимум точности.
Современная точность геометрична, древняя точность была реалистичной. Древнее искусство — это все фантазия точности и точная фантазия. Во всяком случае, это правильно по отношению к итальянскому, латинскому, средиземноморскому искусству, на которое я люблю смотреть, которое я понимаю и всегда воспринимал.
Кто более точен, чем Боттичелли, расплывчатый создатель и мечтатель о точности. Но когда я говорю о точности архитектуры, я подразумеваю нечто другое. Архитекторы меня поймут. Я подразумеваю геометрические фантазии прошлого, которые всегда правильны, — круги и арки, соприкасающиеся внутри капеллы Пацци [Капелла Пацци — памятник архитектуры во Флоренции, 1429, архитектор Брунеллески.] (пойдите посетите её). Я подразумеваю математичность и строгость в размерах и точность пропорций, математический ритм, и сегодня я ещё добавлю суровость пространства, объёма, поверхности, линий, углов, пересечений и движения. Жесткость материалов, жесткость техники, жесткость ритма, строгость в выполнении и то же самое в мысли.
Ничего приблизительного, ничего приближенного или неточного, ничего незасчитанного и незаконченного. Ничего, что не на пределе. И строгость вкуса и интеллекта и требовательности к самому себе. [...]
Фантазия — это приятное сумасшествие, это галлюцинация. Она прозрачна и точна, как сон. Было бы ошибкой говорить о человеке, который неточен и рассеян, что он мечтатель. Настоящие мечтатели мечтают очень точно. Когда сны жестоки, мы просыпаемся с криком. [...]
Архитектура как искусство игнорирует содержание
Хотя архитектура посвящена человеку и измеряется в основном человеческими потребностями, человек использует её как внутри, так и снаружи, архитектурное искусство не имеет содержания. Это чистое искусство.
Архитектуру надо рассматривать так, как если бы она была необитаема, о ней надо судить, абстрагируясь от её содержания.
Архитектура — это высшее искусство, составленное из скрытых чисел и ясных ритмов, но посвященное практическим функциям, конкретному и продолжительному использованию, настоящему эффективному содержанию (это следует сказать). Таким образом, архитектура показывает, что искусство состоит только из «чистоты» искусства, хотя оно обычно применяется к содержанию или, скорее, к предложению, к тезису, к назначению, к цели или ещё к чему бы то ни было. Такие цели совершенно чужды эстетике, но они являются источником для живых возможностей или для живых реакций искусства. [...]
Время делает искусство чистым. Искусство — это не преднамеренность, это качество результата. Такое качество мы можем постичь и реализовать даже после многих лет. Архитектура прекрасна, только если она прекрасна через 50 лет после того, как её осуществили.
Испытание временем — испытание, которое может продолжаться, даже если произведение в руинах. Мы хотели бы, чтобы архитектура была прекрасна даже в развалинах. В этом преуспевала древняя каменная архитектура. Сегодняшняя архитектура использует как оружие против времени непортящиеся материалы (стекло, цемент, керамику) — материалы, которые не принимают патину. Когда время восторжествует, это будет не патина, а разрушение.
Прошлое, настоящее, будущее. Не прошлое, но законы архитектуры
Помогает ли нам прошлое, которое представляет академические традиции, те традиции, которые потом переходили из эпохи в эпоху?
Помогает ли нам это прошлое сегодня строить школу, больницу, стадион, библиотеку, банки? Все изменилось в этой области.
Помогает ли нам такое прошлое при строительстве вокзала, порта, аэродрома, конторского здания, заводов, электростанций? Нет, эти сооружения никогда не существовали и не имеют традиций.
Помогает ли нам это прошлое строить современные жилища, в которых все полностью изменилось — использование, размеры, структура? Помогает ли нам это прошлое строить из стали или из такого волшебного материала, как железобетон? Нет, не помогает.
Различные «традиции» не могут быть никогда приняты как заранее заданные. Сегодня мы имеем навыки представлений, осознанных предположений, выступаем с манифестом. Но видели ли вы когда-нибудь Борромини, Бернини, Гуарини [Гварино Гуарини (1624—1683) — архитектор, представитель барокко.], провозглашавших: сейчас мы делаем барокко? или Людовика XV, говорящего: сейчас мы создаем стиль «Людовика пятнадцатого»?
Потому что всякая вещь, чтобы быть неподдельной, истинной, должна быть неосознанной. Стили были неосознанными. Только сделанное «в стиле» — осознано. [...]
Не всякое прошлое нам помогает, но в нем есть, однако, вечные Законы, и нам помогают те, которые не принадлежат в прошлом специфически традиционной форме (потому что они не принадлежат только ей), но которые принадлежат архитектуре и принадлежат человеческому духу. Законы, которые всегда одинаковы, лежат в основе архитектуры всех времен, и её шедевры составляют меру ценности искусства, они неизменяемы. Эти законы нам нужны. В них как раз и заключена преемственность. Это законы равновесия, пропорций, последовательности, существенности, чистоты, ясности, которые живут в подлинных произведениях архитектурного искусства. И мы выразим их на современный лад. [...]
Все, что традиционно, — преходяще, не твердо. Архитектура, напротив, имеет свои вечные архитектурные законы, и они не имеют ничего общего с традицией, которая всего лишь отголосок стиля. А стили проходят!
Архитектор, художник
Я провозглашаю «художник». Высокомерное слово, неприятное, если оно употребляется профессионально, так как будто бы человек, названный художником, может достичь того, чтобы быть всегда художником. Нет, художник — это тот, кто имеет предрасположение к искусству, который имеет призвание и иногда чего-то достигает.
(Мы всегда должны начинать с того, чтобы считать архитектурное сооружение произведением искусства, а архитектора художником. Постройки и строители — это нечто другое, очень почетное, но иное.)
Настоящие художники не мечтатели, как многие думают, они ужасные реалисты. Они не претворяют реальность в мечту, а, наоборот, претворяют мечту в реальность: в реальность написанную, изобразительную, музыкальную, архитектурную.
Строя вне города, архитектор (художник) должен представлять себе свои стены, пространство и небо (меняющийся свет, туман и темные ночи). Он должен представлять себе свои стены, свое пространство и воду, свои стены, свое пространство и деревья, свои стены, свое пространство и людей. Архитектор, строя среди зелени, должен соразмерять стены с деревьями (деревья соразмерны человеку). [...]
Архитектор (художник) должен воображать для каждого окна человека на подоконнике, для каждой двери — человека, который через неё проходит, для каждой лестницы — человека, подымающегося и опускающегося, для каждого портика — задержавшегося там человека, для каждого вестибюля — двоих, которые там встретились, на каждой террасе — отдыхающего, для каждой комнаты — живущих в ней.
Мастерство (сокровенное содержание искусства)
(Сначала рисовать, потом измерять)
Каждая система измерения заставляет нас по-своему думать и согласовывать с круглыми цифрами и с несомненными кратными (5, 10, 12, 0,50 и т. д.). Ширина двери равна восьмидесяти см. Если мы хотим сделать её более широкой, мы увеличим её на пять, на десять (и так делают другие со своими дюймами, фунтами и дюжинами). Ошибка заключается в том, что мы мыслим сначала цифрами и размерами, а потом рисуем. Художник сначала рисует, и истинное измерение — это то, которое отвечает требованиям искусства, только искусства, и ещё заметим, которое достигается «глазом». Истинная мера никогда не содержит круглые цифры или цифры, кратные пяти, десяти, двенадцати и т. п. Истинная мера, правильная мера, мера искусства всегда составляется из долей сантиметра. Она точна «на глазок», не по линейке. Это мера, а не размеры.
Мы говорим «на глазок», подразумевая «приблизительно», но это неверно. Действительная точность и единственная точность — это точность глаза; другая точность принадлежит нехудожникам. Нехудожники рисуют прямую линию, и это оказывается кривая. С другой стороны, архитекторы Парфенона изгибали прямую линию для того, чтобы получить правильную прямую, точную линию для восприятия глазом.
Истинная мера связана с гармонией и с пропорциями. Она и есть пропорция, но пропорции комбинируются, следуя различным гармониям и различным темпераментам художников. Они могут меняться, иногда допускать модули, но не бесконечные модули.
Правила всегда умирают, рождаются другие. Только концепция правила долговечна.
Вывод: если ты, архитектор, должен сделать сооружение (конструктивную систему на социально-экономической, промышленной, индустриальной базе), тогда употребляй сначала метры, применяй модульную шкалу или оптические инструменты до тех пор, пока они тебя радуют. Увеличивай размеры от пяти до пяти или от десяти до десяти, или как тебя устраивает. И согласовывай размеры увеличения с нормами, на которых построено производство. Но если ты создаешь искусство, — рисуй, ищи, рисуя, пропорции, которых ты хочешь (выражающие тебя как художника), а потом измеряй их и превращай в цифры только затем, чтобы другие смогли понять тебя.
Не рисуйте по правилам. Учитесь видеть, следуя тем правилам, по которым рисовал ваш глаз. Художники поступают так. Нехудожникам правила помогают.
(Ле Корбюзье говорил: мой модулор нужен тем, кто ничего не понимает в пропорциях.)
Промышленный дизайн
Не механизация цивилизации, но, как говорит итальянский инженер и поэт Синисгалли, «цивилизация машин».
Форма и функция
Говорят, что форма должна следовать функции. Меня соблазняет сказать «нет», сказать, что форма — это идеальное, независимое от функции и происходящее от понятий существа и правды, и что функциональность всегда во всем проста, ничего не имеет с ней общего, и что только через процесс в нашем мозгу функция обусловливает форму — форму вещи.
Функциональность независима от формы. Если мы считаем пишущую машину Оливетти лучшей формой современной пишущей машины, то это не имеет ничего общего с функциональностью. Другие пишущие машины тоже функциональны, старый Оливетти печатает не хуже нового.
Функционально можно сидеть и на уродливом стуле. И уродливая машина может ездить. Те, что с кузовом «Пинин Фарина» [«Пинин Фарина» — марка одной из комфортабельных автомашин.], ездят не лучше. Но это верно, это удивительно и значительно, что в кузовах «Пинин Фарина» красота достигнута не обзорами, статистикой, обследованием общественного вкуса (это, кстати сказать, ничего общего не имеет с хорошим вкусом). Он достигает этого только счастливой интуицией, своим чувством подлинного — как художник. Это единственный способ рождать красоту. (Можете вы себе представить, чтобы Матисс [Анри Матисс (1869—1954) — видный французский живописец.] предварительно справлялся у публики, нравятся ли ей его обнажённые, прежде чем выставлять их, или Марини [Марино Марини (род. 1904) — итальянский скульптор, график и живописец.] — раньше чем делать своих лошадей.)
Отрывки из интервью «Пятьдесят вопросов — пятьдесят ответов
Как рождается архитектура?
— Изнутри.
Порядок или беспорядок?
— Порядок — это архитектура, то, что создает композицию. Все остальное — это история...
Понимает ли народ современную архитектуру?
— Нет. Люди думают о ней как об изменении форм, а не существа. Они её не понимают. Мы должны заставить их понимать её.
Какова проблема современной архитектуры?
— Её осуществление.
Национальны ли формирующие проблемы современной архитектуры или они общемировые?
— Это проблемы цивилизации, поэтому это мировые проблемы. «Национальный» стиль существует сам по себе. Его ценность для нации — это уровень цивилизации, достигнутый нацией.
В чём сегодня мудрость строительства?
— В его технической смелости. Иначе мы вкладываем деньги в постройки, которые сейчас же устаревают из-за быстрого прогресса технологии.
Возможна ли современная архитектура без продуктов современной технологии?
— Нет. (Но Роншан?) [Имеется в виду церковь в Роншане (1950—1955) — известное произведение Ле Корбюзье.]
Что следует искать, новое или совершенное?
— Совершенное — оно всегда новое. Но должно быть объективное совершенство, а не академическое
Имеются ли художественные ценности в истории?
— Нет, только человеческие.
Что вы можете сказать о Нерви?
— Он знает секреты завтрашней архитектуры и он пророчествует формы.
Должны ли быть учителя архитекторов сами архитекторами?
— Не обязательно. Архитектура дело ясности разума и способностей к координации. И наши учителя могут быть архитекторами и неархитекторами. Я учился у Персико, критика, и у других — неархитекторов. Я учился у некоторых архитекторов, которые были моложе, чем я. Я забыл то, чему научился у своих современников (и ещё учусь, будучи стариком).
Должны ли мы интересоваться современным индустриальным дизайном?
— Да, для единства стиля.
Какой наиболее красивый цвет в архитектуре?
— Белый, чистый цвет формы.
Существуют ли современные материалы?
— Только в хронологическом смысле. Все материалы современны. Современность содержится в том, как мы их отбираем и используем, чтобы выразить нашу концепцию.
Какой из материалов наиболее долговечный?
— Искусство.
Какой настоящий материал для архитектуры наиболее красивый, годный только для архитектуры?
— Сегодня — бетон.
Зависит ли гармония окружения от единства стиля?
— Нет, от смысла.
Сделаны ли улицы для того, чтобы выравнивать дома вдоль них?
— Нет. Только для того, чтобы соединять два пункта. Дома выравниваются согласно правильной ориентации.
Что нам делать со старыми «живописными» городскими кварталами, населёнными беднотой?
Сохранять их — это жестокость.
Существует ли одна определённая традиция?
— Нет, существуют все традиции.
Традиция и законы архитектуры — это одно и то же?
— Нет. Законы не зависят от традиции, так как они имеют значение для всех архитектур и традиций.
А как обстоит дело с современными архитекторами?
— Они на полпути между миром вчера и миром завтра, стараясь достигнуть будущего, используя прошлое как мерило, пренебрегая его формами.
Какие традиции существуют?
— Одна единственная. Традиция изменения вещей. Время измеряется (даже «создается») только изменением вещей. Там, где они не изменяются, не существует ни времени, ни истории. Произведения искусств всех времен сосуществуют с нашими через постоянную ценность их культуры. Они не умирают со временем. Умирают стили, потому что стили преходящи. Следовать «стилю» — абсурд. Быть хранителем традиции в архитектуре значит сохранять ту энергию и то творческое начало, по которому наиболее живые и прекрасные архитектурные города (Венеция) постоянно изменяются во все эпохи. Я повторяю: «изменение — это существенное условие жизни городов, которые, как люди, могут существовать, только если они беспрерывно изменяются».
Что такое школа архитектуры?
— Она должна быть абсолютно современной школой, в которой классическую архитектуру изучают только для того, чтобы изучить историю культуры (вплоть до XIX века наши здания опирались на колонны, и было профессиональной необходимостью знать, как рисовать капители, сегодня такое знание бесполезно). Она должна быть школой, в которой обучение современной технологии осуществляется высококомпетентными профессорами и другими специалистами, периодически обновляющими свои знания. Школой, в которой преподаватели сопровождают толковой критикой то, что ученики черпают из журналов, в которых печатают свои работы крупнейшие мастера (классы должны быть открыты для работающих архитекторов, уроки для всех: Universitas studiorum); школой, в которой цикл лекций должен быть дан лучшими архитекторами и ведущими архитекторами города; школой, где ученики всех курсов работают в контакте, организуют культурные встречи и выставки. Школой, которая притягивает внимание всего города.
О «социальном» строительстве
[Из статьи: G. Роnti, Sull’edilizia popolare. — Журн. «Domus», 1956.]
Мне не нравятся дома, выстроенные в ряд. Если я стою за стандартизацию отдельных элементов здания, то я абсолютно против строчной застройки, которая делает кварталы похожими друг на друга и все обезличивает. Поэтому если можно требовать стандартизации отдельных элементов, то в расположении домов, в их облицовке и окраске нужно оставлять больше свободы человеческой индивидуальности. Дома, выстроенные в строчку, оставляют отпечаток принуждённости, неизбежной одинаковости, отсутствия человеческой фантазии... в таких кварталах не живут, а существуют. Массовое строительство должно толкать архитекторов на поиски новых форм, цвета, дать им свободу фантазии. Оно должно помочь искоренению тех недостатков, которые имеются в нашей архитектуре, как, например, монотонность, серый цвет и т. п.
До сих пор по социальным признакам различаются фешенебельные кварталы и рабочие кварталы... я утверждаю ещё раз, что цель массового строительства состоит в том, чтобы обеспечить каждому жилище со всеми удобствами, присущими современности. Не должно быть никакого различия по профессиональному и социальному признаку в массовом строительстве... жилищное строительство у нас, в том числе даже массовое строительство, — не стандартизировано. Дело доходит до того, что мы не можем поставить стандартные лифты, лестницы, отопление, хотя обстоятельства настоятельно требуют этого. [...]
Добавить комментарий