Направления в современной архитектуре. Дискуссия между Кендзо Танге и Арата Исодзаки. Публикуется по изданию «Архитектура Японии: Традиция и современность». Перевод А.В. Иконникова. Издательство «Прогресс», М., 1976

• Распад СІАМ
• Индивидуальный метод
• Распад архитектуры
• Кевин Рош и Соединённые Штаты
• Проблемы семидесятых годов

[«Направления в современной архитектуре» — текст дискуссии между Танге и Исодзаки опубликован в журнале “Japan architect”, VII, 1970 (№165). Исодзаки Арата (р. 1931) — один из лидеров молодого поколения японских архитекторов. В 1954—1964 гг. работал в мастерской Танге. Автор смелых композиций, принадлежавших к лучшим достижениям «метаболистской» архитектуры, — библиотеки (1962—1966), женской гимназии (1963—1964) и банка (1966—1968) — все в г. Оита.]

Распад СІАМ

Исодзаки: ...В конце пятидесятых годов архитектурный мир Японии, возглавлявшийся такими значительными фигурами, как вы, г-н Танге, перешел с чисто региональных позиций к более широкому полю зрения. Это было время, когда многие аспекты японской архитектуры рассматривались с глобальной позиции, и среди проблем, которые мы наиболее остро чувствовали, были урбанизация и место архитектуры в пределах этого явления. Ваш проект «Токио-1960» и другие предложения, связанные с визуальным подходом к городу, появились как раз в то время, и, как мне кажется, 60-е годы стояли перед лицом подобных же проблем; но, быть может, я слишком увлекся, пытаясь придать своим мыслям ясную форму. Что думаете об этом вы, г-н Танге?

Танге: Я думаю, что 60-е годы, несомненно, были периодом, определяющим эпоху. Для послевоенной истории Японии это было время, когда наше поразительное экономическое развитие стало подходить к закату. Наша городская среда и наше непосредственное окружение начали стремительно меняться. В течение пятидесятых годов, когда мы стремились к лучшему, перестраивая нашу экономику и образ жизни, действительность противостояла нам слишком сурово, чтобы мы могли думать о будущем. Наш метод определялся осознанием в понятиях архитектуры японских традиций и японской нации. Когда погружаешься в прошлое, как мы в 1959—1960 годах, и не в состоянии думать о будущем, невозможно решить проблемы настоящего.

Между тем урбанизация стала за эти годы нашей болевой точкой. Мы отвергли идею индивидуальной городской постройки и стали мыслить понятиями города в целом. Старый СІАМ распался, на смену ему пришло новое движение, первая конференция которого была проведена в Оттерло. Я присутствовал на собрании и, вспоминая, чувствую, что проблемы, с которыми столкнулись тогда мы, японцы, были общими для большей части народов мира.

Исодзаки: Я, однако, думаю, что несколько ранее, в 1952 году, когда СІАМ собрался в Англии, чтобы обсудить тему «Ядро города», Конгресс пережил свой последний расцвет. Сразу после этого лидерство взяло на себя новое поколение, реформировав группы и утвердив новое направление. Мне кажется, что вы присутствовали и на той встрече. И ко времени конференции в Оттерло не чувствовали ли вы, что эпоха уже завершилась или внезапно оборвалась?

Танге: Конференция в Ходдестоне, пригороде Лондона, в 1952 году была, несомненно, важным событием для развития ортодоксального СІАМ, но в 1959 году в Оттерло мы действительно почувствовали некий разрыв, дух восстания против СІАМ. С другой стороны, уже в 1952 году мы начали удаляться от строго функционального подхода к городу и искать того, что я мог бы назвать органическим подходом; мы поняли, что не можем познать город методами одного только функционального анализа и что существует некий род городского ядра. Однако это еще не было попыткой нашей группы подвергнуть органические связи дальнейшему исследованию — это была лишь некая попытка переосмыслить функционализм.

В Оттерло мы до некоторой степени повернули в сторону от функционализма, я бы сказал, к «методу кластеров». В те дни у этой идеи еще не было названия, и я полагаю, что мы могли высказывать структурные понятия вместо функциональных. Слово «кластер» мы стали использовать, вероятно, по предложению супругов Смитсон и некоторых других. Одной из характерных черт 60-х годов было переключение с функционального подхода на структурный.

В то же время почти все архитекторы перешли от идей проектирования отдельного здания к градостроительным замыслам, от функционального — к структурному подходу.

Я чувствую, что такое развитие было мыслимо только в рамкам СІАМ. Хотя в этом движении была определенная непоследовательность, оно, несомненно, обладало самым основательным рационалистическим методом. В то время мы еще не начинали следовать за иррациональным в человеческой природе.

Исодзаки: После 30-х годов главное течение в современной архитектуре — не назвать ли его «современной архитектурной ортодоксией»? — и его достижения развивались по довольно жесткой линии.

И вы были ведущим представителем этого движения в Японии. К началу шестидесятых годов, однако, СІАМ пришел к тому, что он должен был либо радикально измениться, либо распасться. Тогда архитекторы-экстремисты — в том смысле, что они оставались вне ортодоксии,— начали продвигаться, захватывая ведущее положение. Теперь, с завершением 60-х годов и началом 70-х годов, они все еще заняты жаркими спорами.

В 20-е годы одновременно существовало несколько направлений: экспрессионисты, футуристы, группа «Стиль», конструктивисты. СІАМ, следуя линии функционализма, более или менее синтезировал в себе все эти тенденции.

Однако группы, которые выпали из этого процесса, позднее ожили вновь или как последователи Функционализма, или как представители некоего независимого метода. Мне кажется, что нечто похожее происходит сейчас.

Как мне помнится, когда в пятидесятые годы американский архитектурный журнал разослал вопросник с просьбой назвать величайших архитекторов XX века, вы не включили в ряд упомянутых имен Франка Ллойда Райта:

Райт был наиболее неприятен вам среди них [Райт Фрэнк Ллойд (1869—1959) — крупнейший американский архитектор, одним из первых выдвинувший принцип «органичной» архитектуры — т. е. целостной, являющейся неотделимой частью среды, окружающей человека. Неизменно стремившийся к индивидуализации архитектурных решений и к поискам их гуманистического характера, Райт враждебно относился к догмам СІАМ, с их сухой рассудочностью, преклонением перед техникой и пренебрежением духовными потребностями человека.]. Очевидно, вам не казалось, что он постоянно находится в движении. Позднее я много думал о Райте и ощутил то огромное, даже если оно и не было прямым, влияние, какое он оказывал на людей, решивших разрушить или изменить СІАМ. Я не говорю о принадлежащих Райту идеях связи с природой или органической архитектуры. Но я чувствую, что Райт был намного выше других так называемых великих архитекторов по плодотворности самого творческого труда. В действительности произведения архитектуры играют еще более значительную роль, чем полагал Райт. Что вы думаете об изменениях в развитии его как архитектора?

Танге: Пожалуй, к началу 60-х годов мы начали осознавать значение главного течения в современной архитектуре и тех, кто отошел от него. Выражение «отошедшие», впрочем, вводит в заблуждение, поскольку все те, кто «отходил», придерживались методологии, близкой к главному течению, представленному самим СІАМ. Основания их методологии были общими, вот почему я называю и их ортодоксами.

Райт, напротив, не имел методологии, общей с кем-либо. Он был индивидуалистом, который вынес на поверхность значительную долю иррациональности. Кроме того, говоря объективно, его произведения содержат нечто от случайности замысла.

В начале 60-х годов я более строго смотрел на четкость методологии и в соответствии с этим не интересовался теми, кто выходил за пределы метода.

Индивидуальный метод

Исодзаки: СІАМ и «Бригада-10» ясно видели проблему обратных связей в архитектуре, особенно в связи с градостроительным проектированием, в то время как сегодня, я полагаю, мы уделяем больше внимания архитектуре как внутренней человеческой проблеме и вопросам физиологии и восприятия. В сущности, архитектура действительно включает такие элементы.

Эта линия мышления — одна из главных тенденций 60-х годов, и, хотя Райт и Аалто, возможно, и не были ее инициаторами, они играли важную роль в ее развитии. [Аалто Алвар (1898—1976) — основоположник современной архитектуры Финляндии, занявшей видное место в зодчестве XX века. Стремился индивидуализировать любые архитектурные решения, отвечая неповторимости конкретного окружения. В богатстве пластических решений видел необходимое средство удовлетворения потребности человеческой психологии.]

Танге: Аалто — да, он и Райт похожи в этом отношении.

Исодзаки: Я думаю, что все люди, именуемые мастерами архитектуры, попадают в ту же категорию.

60-е годы вынесли на поверхность в большой мере личный, индивидуальный образ мысли, связанный с архитектурой и градостроительством. Даже в технических вопросах я вижу определенное отражение личных и индивидуальных вкусов в противоположность превалировавшим ранее широким основам общих идей. Например, хотя метод Фулера абсолютно логичен, кажется, что он предполагает использовать его лишь для того, чтобы придать форму своей собственной индивидуальной метафизике *. Фрей Отто использует типично немецкое чувство формы **, сходное с немецким чувством фантастического, какое показал Ханс Шарун, как критерий для суждений и методов, применяемых к решению технических проблем ***.

* [Фуллер Ричард Бакминстер (р. 1895) — американский инженер, создатель эффективных пространственных конструкций (т. н. «геодезические купола») из стандартных элементов, позволяющих перекрывать гигантские пролеты и создавать исключительно легкие сооружения. На основе своих исследований структуры Фуллер пытается выдвинуть широки» философские обобщения.]

** [Отто Фрей (р. 1925) — архитектор и инженер-конструктор из ФРГ, создатель лёгких большепролётных подвесных конструкций типа тентов на основе сетки из стальных тросов. По его проекту выполнена кровля над Олимпийским стадионом в Мюнхене (1972 г.).]

*** [Шарун Ханс (1893—1972) — архитектор из ФРГ, в 1920-е годы примыкал к экспрессионистам; поиски сложных «антигеометрических» форм, отмеченных мистичностью и трагизмом, продолжал и в годы после второй мировой войны: здание филармонии в Западном Берлине (1963) и др. произведения.]

Если принять подобную точку зрения, наиболее важным японским сооружением 60-х годов окажется стадион Иойоги. Здесь технически осуществлена идея, которая не отличается абсолютной технической логичностью в общем масштабе. Я думаю, что идеи такого рода возникают в тех случаях, когда бывает необходимо решить проблемы на уровне архитектурного пространства в достаточно индивидуализированных формах.

Танге: До 60-х годов эта проблема была разрешима путем введения идей физической и метафизической логики в ортодоксию идеологической системы CIAM. Я думаю, однако, что теперь мы вступили в область, где встретить оскорбительно нелогичное не так уж маловероятно. Но, пожалуй, мы вполне можем понять подобную ситуацию.

В 60-е годы я рассматривал пространство как поле коммуникаций, так как в то время всплыла идея пространства как коммуникационного понятия. Выступая как нечто дополнительное по отношению к предмету, пространство вело к формированию суждений. Короче говоря, пространства сами по себе воздействовали как слова, передающие людям определенные смысловые значения. Однако и до сих пор эти слова не организованы в систему и используются случайным образом. Райт старался создать пространства, которые могут что-то сказать людям. Почему пространства определенного рода, можно сказать, образуют вещи, включающие логику, я не вполне понимаю, но это происходит в соединении пространств. Я понимаю сообщение, которое несут эти пространства. Пространственные композиции таких людей, как Роберт Вентури, имеют подобный характер [Вентури Роберт (р. 1925)— американский архитектор, в творчестве которого ярко отразился протест против упрощения, схематизации жизни, присущей концепции функционализма. Вентури стремится выразить сложность и противоречия реальной жизни, разрушая привычные эстетические нормы и обращаясь к опыту «информации, преодолевающей пространство» в коммерческой рекламе. Написал книгу «Сложность и противоречия в современной архитектуре» (Нью-Йорк, 1966).]. В отличие от них Бакминстер Фуллер и Фрей Отто не используют технику как нечто посредующее — вместо этого она образует «слова в себе». Я чувствую, что это становится новой тенденцией, противостоящей развитию форм СІАМ. Это иррациональная концепция.

Исодзаки: Вы упомянули Вентури. Я думаю, что лучше оценивать его, пользуясь идеями его теоретических работ, чем его архитектурными произведениями. В своих сочинениях он истолковывает произведения современной архитектуры и исторических эпох как группы рассортированных слов и располагает их в простой системе значений.

Он имеет склонность одинаково определять ценность как пространств, форм, материала, так и рекламы и информационных сигналов, входящих в пространство. Эта тенденция может сделать архитектуру прозаичной. Она к тому же может способствовать увеличению числа людей, не могущих осознать основу системы в целом. Если это произойдет, каждый архитектор будет иметь собственный набор «слов».

Танге: Я согласен, что такая тенденция появилась. Сравнительно молодое поколение архитекторов утверждает принцип создания мира, в котором и вещи и пространства имеют смысловое значение. Эта тенденция стала заметна во второй половине 60-х годов.

Но как можно определить место этой тенденции в современных условиях? По-моему, есть способ для того, чтобы составить суждение о сложившейся ситуации. В индустриальную эпоху имели ценность осязаемые вещи; но в эпоху информационного — или, быть может, постиндустриального — общества основное значение получают неосязаемые факторы. Среди них — технологические методы, знания, эмоции, искусство.

Я чувствую, что способен создать для общества информации архитектуру, которая будет служить средством коммуникаций между людьми, но процесс этот имеет двойственную природу. Раньше я мыслил понятиями физической связи, то есть коммуникаций, которые делают возможной связь между объектами. Теперь, однако, я полагаю, что наступило время, когда должна быть обеспечена взаимная связь в области неосязаемого, и я надеюсь на ведущиеся исследования новых видов коммуникаций.

Исодзаки: В условиях, когда различные виды информации наполняют окружающую нас среду, мы в конечном счете возвращаемся к связи людей и вещей. Многие виды вещей вокруг нас вовлекаются как в организацию места, так и в конкретную машинерию происходящих процессов.

В отличие от этих вещей гигантская технология производит нематериальные структуры, которые сами по себе служат средством коммуникации. Вещи, связанные с такой технологией, заполняют нашу повседневность: телевидение, телефон, электронно-счетные машины, сети связи и их конечные устройства. Средства связи этого рода изменяют нашу среду даже более решительно...

...Становится необходимым понять теорию информации, роль слов для связи между людьми.

Последние проекты молодых архитекторов, включая группу «Аркигрэм» и Ханса Холлейна, обнаруживают стремление отказаться от понимания архитектуры как чего-то, имеющего форму.

[«Аркигрэм» — группа из шести молодых английских архитекторов, куда входят У. Чок (р. 1926), Р. Херрон (р. 1930), Д. Кромптон (р. 1930), П. Кук (р. 1933), Д. Грин (р. 1937) и М. Вебб (1937), сформировавшаяся к 1962 г. вокруг журнала «Аркигрэм», типичного молодежного самодеятельного «органа протеста». Группа в ряде утопических проектов выдвинула принцип «Plug-in» — города, элементы которого свободно перемещаются и перегруппировываются, подключаясь к общегородской структуре как электроприборы, подключаемые к штепсельной розетке. Основной принцип системы «Plug-in» — непостоянство, изменчивость формы. Группа оказала большое влияние на японскую архитектурную молодежь.

Холлейн Ханс — молодой австрийский архитектор, лидер т. н. «венского авангарда», парадоксальные идеи которого, направленные на создание «мнимой среды», основываются на фрейдистских идеях.]

Их метод решительно отличается от метода Вентури. Я думаю, что архитектура как убежище, как фиксированная форма, заключающая в себе пространство, будет еще существовать некоторое время, но новые механизмы и средства, подкрепленные электроникой, умножат число стимулов ее развития. Эти поставщики новых стимулов и сами по себе станут важными элементами замысла и реальной организации среды.

Танге: Эта тенденция возникла как предпосылка развития среды в ее целостности.

Исодзаки: Хотя при поверхностном взгляде барокко конца 60-х годов кажется схожим с возрождением 50-х, фактически тенденция ухода к маньеризму характеризует стадию, на которой идеи возрождения, более или менее полно понимаемые, начинают как будто поворачиваться в новом направлении. [Исодзаки сравнивает архитектуру 1960-х годов, в которой преобладали рационалистические тенденции, с архитектурой Ренессанса, а тенденции к формальным поискам, подчас вопреки объективной логике, проявившиеся в следующем десятилетии,— с маньеризмом и барокко.]

Я думаю, что концепция пространства как знака, или как средства выражения личности, связана с мышлением, которое создано маньеристическим барокко.

Танге: Классическая архитектура и архитектура Возрождения были рациональны. Их пространства служили практическим нуждам.

Готика, с другой стороны, была прежде всего метафизической по своей природе; ее пространства могут быть поняты только в свете этого. Вехи подобного рода всплывают в историческом взаимодействии. Ортодоксальные приверженцы СІАМ очень серьезно подходили к функции, стремясь игнорировать значение формы. Современная тенденция кажется выносящей значение пространства на поверхность.

Распад архитектуры

Исодзаки: Общее понятие архитектуры, её область расширяет свои границы. Произведение архитектора, отрывающееся от своей прежней основы, колеблется от одной точки к другой. Я не могу найти точное слово, выражающее мою мысль, но распад (если это точный термин) архитектуры начался.

Танге: Это может показаться верным, но я не хотел бы, чтобы мы затрагивали эти вопросы в связи с проблемами, которые мы теперь обсуждаем.

Исодзаки: ...Молодое поколение, игнорируя архитектора, как такового, заинтересовано лишь процессом накопления архитектуры самой по себе. Они понимают архитектуру как космическую среду. Не знаю, будет ли это ясно, но я уверен, что в 20-е годы, когда возникали различные виды «измов», все они вначале в основном занимались вопросами пластической формы и идеологии, не связанными прямо с архитектурой. Сегодня тем не менее многие, переосмысляя идеи прошлого, выдвигают собственные теории, ниспровергая косные истины, рожденные ранней ортодоксальностью...

Танге: С несколько более ортодоксальной точки зрения я постепенно перехожу к рассмотрению архитектурного пространства как своего рода цементирующего средства, играющего роль, близкую к той, которую, как считает Винер, имеет для создания общества обмен информацией. Все вещи, заключенные в архитектурном пространстве, цементирующем их воедино, имеют свободу перемещения в рамках взаимных связей, установившихся в пределах единого организма в целом. Короче говоря, пространство — как бы клей, который соединяет индивидуальные единицы одну с другой. Если клей чрезмерно силен, границы между ним и вещами, связуемыми им в одно целое, становятся несколько неопределенными. При этом возникает возможность потери отдельными единицами своей индивидуальности и срастания их со связующим агентом. В конечном счете происходит развитие среды, при котором нет границы между индивидуальными единицами и тем, что их соединяет. Это похоже на явление, которое теперь называют распадом архитектуры.

Исодзаки: Согласен.

Этот распад имеет семантическую сущность; он не связан с уничтожением или расчленением зданий в действительности. Иными словами, методы, использовавшиеся в прошлом для сочетания зданий, объявляются непригодными, в будущем должно возникнуть нечто новое в форме произведений архитектуры...

Танге: Я думаю так же.

Кевин Рош и Соединённые Штаты

Исодзаки: Развивается ли уже что-то по линии, которую вы только что наметили? Что Вы скажете о Кевине Роше? Он был прежде помощником Сааринена, но теперь самостоятельно создает очень сильные произведения. [Рош Кевин (р. 1922) — американский архитектор, создатель сверхмонументальных подавляющих построек, архитектурные образы которых задуманы как прославление «могущества Америки». Наиболее известное произведение — здание фонда Форда в Нью-Йорке (1968), где конторские этажи с двух сторон охватывают гигантское остекленное пространство зимнего сада. Выл помощником Ээро Сааринена (1910—1961), одного из лидеров архитектуры США 1950-х годов.]

Танге: В связи с общей линией нашей беседы важно помнить значительную разницу между теми, кто рассматривает архитектурную форму с чисто экспериментальной точки зрения, и теми, кто занимается проектированием и строительством зданий.

Мне кажется, что преследующие в архитектуре иррациональную сущность ограничены рамками возникающих иногда экспериментальных работ; они вряд ли могут выполнять крупные проекты.

Кевин Рош не относится к их числу. Как человек, истолковывающий архитектуру в очень индивидуальном и монументальном духе, он исключителен.

Во всех своих вещах он имеет дело с индивидуальными задачами простого, ясного типа. Хотя он и представляет точку зрения, противоречащую СІАМ, в известном смысле он выражает конечные цели Конгресса. Но, конечно, СІАМ в меньшей степени занимался поисками целостной среды.

Исодзаки: Его простые сооружения часто так сильны, что кажутся лишенными масштаба. Возникает впечатление, будто бы он ищет выражение замысла именно в этом, либо в безрассудном использовании стекла, в громадных, высоких открытых пространствах, которые почти выходят за пределы здравого смысла. Излюбленный им масштаб антигуманен, и я полагаю, что в нем мы видим выражение ортодоксального американского индустриализма.

Танге: Лично мне он нравится. Его замыслы с профессиональной стороны достаточно хороши.

Они, несомненно, относятся к ортодоксии индустриального общества, но в них также есть и нечто от американского империализма, некий дух воспоминаний о Римской империи.

Исодзаки: ...Его работы наводят на мысль об американском национализме.

Танге: Да, в известной степени. С другой стороны, они также несут бремя славы индустриального общества...

Исодзаки: Если Рош представляет основательную попытку выразить американскую индустриальную мощь, то существует и несколько человек, заботящихся о том, чтобы создать выражение иного уровня развития техники, основанного на компьютерах. Эти люди хотят ввести в архитектуру не технологию, но сверхтехнологию. Техника сама по себе расширяет границы от материального к нематериальному, и это пытаются использовать как в проектах, так и в создании теоретических принципов. Например, работы Кристофера Александера не могли бы развиваться без такого технологического тыла [Александер Кристофер (р. 1936) — архитектор, родился в Австрии, с 1956 г. учился, а затем работал в США. Автор ряда исследований по методологии архитектурного творчества и структуре человеческого окружения.]. Разрыв между мышлением, целиком посвященным компьютерам, и крайне наивным образом мысли групп, ориентированных на случайность, порождает сильное желание понять вещи в их естественных связях...

Проблемы семидесятых годов

Танге: Я полагаю, что вопрос сводится к тому, что именно в истории архитектуры XX века является наиболее перспективным. То ли это тенденции 60-х годов, или то, что появится в 70-е годы, а может быть, и позже?

Исодзаки: Мы часто думаем о 20-х годах как об эпохе сдвигов. Когда такая эпоха наступит снова, а может быть, это уже случилось?

Танге: Я полагаю, что 60-е годы оставят в истории нашей эпохи след, подобный тому, какой оставили 20-е годы.

Исодзаки: Мне так казалось в 60-е годы; но теперь, когда разрывы стали ярче выраженными, я чувствую, что мы, быть может, стоим перед еще худшим...

Танге: Мы говорили об обществе информации, но мы не должны забывать, что оно только начало возникать в 60-е годы и что в 70-е годы мы увидим его распространение на все уголки земного шара. Поэтому проблема коммуникаций в 70-е годы будет вторгаться во все аспекты повседневной жизни, которая и сама по себе становится все более и более ориентированной на коммуникации. И архитектура, и вся среда в целом будут захвачены этой тенденцией. Уже теперь всплывают некоторые отрывочные идеи: мы говорим о пространстве как о поле коммуникаций, или как о «коммуникационном словаре». Кроме того, выдвинуты некоторые незавершенные системы и структурные теории, связанные с коммуникационной архитектурой. Быть может, их удастся синтезировать, и при дальнейшем международном развитии коммуникаций возникнут многие общие черты во всем мире. Из общих систем, быть может всемирных, несомненно, будут выделяться различные малые, побочные системы в отдельных странах. Наибольшей трудностью в этих тенденциях будет связь между человеком и техникой. В 50-е годы регионалистское движение стимулировалось попыткой регуманизировать народы путём подчеркивания национальных традиций; но когда мировая цивилизация смешает все воедино, понятия «японское», «китайское» или «американское» постепенно будут терять смысл. Когда это произойдет, человеческое будет осознаваться как таковое, а не как присущее специфическим подгруппам. Тогда мы обратимся к жизненно важному столкновению иррациональности человеческого, суровости природы и техники. Например, когда будут делаться попытки строить что-либо в условиях Аравийской пустыни, придется испытать прямое столкновение между природой и техникой. Я не знаю, как решить такие проблемы, но я надеюсь, что в наступающем десятилетии мы увидим многое. [Проблемы семидесятых годов — Танге излагает свой вариант архитектурной утопии, основанной на упорядочении и развитии структуры коммуникаций, исходя из модных буржуазных теорий «постиндустриального общества», «общества информации».]