Статьи Кендзо Танге: «Техника и человек» (1960), «Эстетизм и витализм» (1960), «Моё мнение» (1960), «Памяти Ле Корбюзье» (1965). Перевод И.С. Глускер, А.Е. Сумеркина и А.В. Иконникова. Публикуются по изданию «Архитектура Японии: Традиция и современность». Издательство «Прогресс», М., 1976

---

• Техника и человек
• Эстетизм и витализм
• Моё мнение
• Памяти Ле Корбюзье

---

Техника и человек

Перевод И.С. Глускер и А.Е. Сумеркина

[«Техника и человек» — опубликованная в журнале “Japan architect”, 1960, стенографическая запись выступления Танге на Всемирной конференции по дизайну в Токио, происходившей в мае 1960 г. Конференция была созвана ICSID (Международным советом обществ промышленного дизайна), организацией, созданной в 1958 г. для объединения дизайнеров вокруг задач развития гуманистической культуры.]

Мне кажется, что сейчас, в начале второй половины XX века, мы становимся свидетелями коренных изменений в формах культуры, в социальной структуре, а также в среде обитания человека. Невозможно предсказать будущее, но, я полагаю, одно можно сказать с уверенностью: происходящие сейчас важные перемены — результат развития атомной энергетики и электроники, и процесс этот направлен не в сторону стихийного увеличения производства энергии, а в сторону регулируемого, планового ее использования. Человечество вновь пытается утвердить свое господство над наукой и техникой.

Освобождение атомной энергии привело нас к созданию таких устройств, как «автоматический мозг», для контроля над ее огромной силой и в конечном счете заставило человечество по-новому осознать себя, причём это касается не только стран, которым удалось обуздать атомную энергию, но и стран, которые не смогли этого сделать. Возможно, это осознание человечеством новой ответственности родилось частично из страха перед атомной бомбой, но если рассматривать вопрос шире, то оно — прямой результат появления нового вида энергии. Чем выше будет научный прогресс, тем острее человек будет сознавать сущность своего бытия.

Необходимо признать, что научный прогресс — один из факторов, определяющих наше будущее, и что многое подчас независимо от стремлений и надежд человечества определяется самим ходом развития науки. В то же время, поскольку наука становится социальной реальностью, именно человек будет решать, пользу или вред принесут ему новые открытия, принимать их или отвергать. Другими словами, человек будет решать, претворять достижения науки и техники в жизнь или нет.

Хотелось бы думать, что в недрах нашей действительности найдется сила, способная установить динамичный баланс между техникой и человеческим существованием, отношения между которыми оказывают решающее влияние на современные формы культуры и социальную структуру. Однако это не значит, что я вижу в технике лишь послушного помощника человека, расширяющего его физические возможности. Я вовсе не так оптимистичен, напротив, рассматривая социальные явления, вызванные к жизни развитием техники, я вынужден признать, что техника, способствуя прогрессу, в чём-то все более отдаляется от человека. Нет необходимости принимать фатальные утверждения о том, что человечество — это неизменное историческое единство и что прогресс неизбежно углубляет пропасть, разделяющую человека и технику. Мы должны выяснить, где в окружающей нас действительности нарушено равновесие, и постараться восстановить его; необходимо искать проблемы, требующие решения, и смело браться за них. Только такой подход может пробудить творческую энергию, а ничто, кроме творчества, не сможет преодолеть эту пропасть, и оно уже преодолевает её.

Архитекторы и дизайнеры — единственные посредники между техникой и человеком, и поэтому чрезвычайно важно, чтобы с развитием науки они проявляли все большую творческую активность. В наш век перемен с помощью архитектурных идей и идеалов первой половины XX века уже не решить современные проблемы, которые становятся сложнее день ото дня. Старые идеи просто непригодны сегодня. Пришло время революционизировать архитектурную мысль изнутри. Давайте подумаем, с какими проблемами встречается человек, живущий в современном городе. Мне кажется, это прежде всего проблема передвижения: человеку приходится ездить всё чаще и быстрее. Мобильность в пространстве — это проблема сокращения расстояний.

Здесь все зависит от скорости и масштаба. Шаг человека, как и прежде, не превышает 1 м, но в то же время сегодня для нас стали обычными скорости до 100 км/час и более. Мобильность как комплекс масштаба и скорости есть, в сущности, пример проблемы, которая сталкивает человека с бурно развивающейся областью техники.

Сегодняшний Токио — это гигантское, оглушающее скопление пешеходов, велосипедистов, легковых автомобилей, грузовиков, трамваев. В центре города почти на каждой улице — мешанина пешеходов и автомобилей, находящихся в постоянном конфликте друг с другом; они — враги, враги по природе. И если рассматривать эту проблему универсально, то окажется, что в большинстве городов здания, подчиненные масштабу человека, но отнюдь не машины, были возведены в XIX веке и в первой половине XX века. Наши города полны ими, но сейчас в их среду стремительно ворвались скоростные магистрали и другие громадные сооружения, позволяющие автомобилям двигаться на высокой скорости. Бок о бок существуют естественный «человеческий» масштаб и масштаб «сверхчеловеческий», порожденный новой техникой,— они не гармонируют друг с другом, ничто их не связывает.

Это справедливо не только в функциональном, но и в визуальном отношении.

В связи с этой проблемой меня уже некоторое время занимает масштаб, который я называю «масштабом человеческих масс». Он применим в тех случаях, когда имеет место не индивидуальная, а групповая или массовая деятельность людей. Прекрасными образцами могут служить европейские городские площади, ратуши, средневековые храмы, где гармонически сочетаются масштаб «человеческий» и «масштаб человеческих масс». Что касается наших современных городов, я полагаю, нам нужно создать такую упорядоченную систему, которая позволяла бы гармонично сочетать «человеческий масштаб» как с «масштабом человеческих масс», так и с «масштабом сверхчеловеческим».

Мобильность во времени — это проблема изменения и роста. Бурное развитие техники влечет за собой ускорение темпов изменения и интенсификации нашей общественной жизни. Подчиняясь коммерческим интересам, модели предметов первой необходимости и автомобилей, например, меняются ежегодно. Другими словами, их жизнь длится лишь год-два. Даже наши жилища становятся непригодными через пять — десять лет. Срок службы предметов кратковременного пользования все более укорачивается, и цикл их замены сокращается с соответствующей скоростью.

С другой стороны, накопление капитала позволило вести крупномасштабное строительство. Проекты, связанные с преобразованием естественного рельефа местности, плотины, гавани, автострады,— все это грандиозные по объёму и масштабу проекты, рассчитанные на продолжительные временные циклы; именно такие творения рук человека призваны определять всю систему нашего века.

Обе эти тенденции — к сокращению и удлинению циклов — необходимы современному миру, необходимы человечеству. Жизнь, как любой организм, состоит из элементов меняющихся и элементов стабильных; клетки организма непрерывно обновляются, сам же организм остается неизменным. В наших городах тоже имеются недолговечные элементы и элементы стабильные, определяющие характер эпохи. Я полагаю, нам пора найти способ преодолеть несоответствие между ними. Это несоответствие в нашем обществе проявляется как проблема мобильности.

Другая важная проблема, которую мне хочется рассмотреть,— влияние массового производства и средств массовой информации на нашу жизнь.

Подобно вещам, люди становятся одновременно более универсальными и более безликими. С материальной точки зрения у пылесоса, выпущенного в 1960 году.

больше общего с пишущей машинкой, сделанной в том же году, чем с пылесосом 1950 года. Часто трудно определить, что за здание перед тобой: больница, фабрика или церковь. И люди во всем мире становятся все более одинаковыми; их объединяют в громадные группы, в которых они все более обезличиваются. Однако природе человека, видимо, присуще стремление к индивидуальности; этим естественным человеческим стремлением объясняется множество смехотворных способов, с помощью которых люди пытаются быть не похожими на других. Одним словом, существуют противоборствующие тенденции: к универсализации и индивидуализации, к обезличиванию и самоутверждению.

Это одна из важнейших проблем современной культуры. В Токио, например, почти во всех районах приблизительно одинаковая плотность населения и здания одинаковы по высоте. Одинаково течет в них жизнь, и растут они одинаково — хаотично и убого. Один район практически ничем не отличается от другого.

То же можно сказать и о домах. Явно заметно стремление использовать рекламу в борьбе с этой «одинаковостью», но в последнее время реклама стала столь беспорядочна, что и она обезличивается.

Таким образом, оказывается, что в мире, где мы живём, сосуществуют несовместимости: «человеческий» масштаб и масштаб «сверхчеловеческий», стабильность и мобильность, постоянство и изменение, индивидуальность и обезличенность. Все эти явления отражают как историческую реальность разрыв между развивающейся техникой и человеком. Как перекинуть мост через эту пропасть?

Как внести порядок в этот хаос? Я уже говорил, что мы можем надеяться лишь на человеческую изобретательность, но необходимо добавить, что изобретательность без метода бесплодна.

Что касается метода, то я полагаю, мы можем кое-что позаимствовать у современной науки. Предмет одних наук — сама жизнь, другие решают проблемы физики или математики.

Хотя ещё не удалось раскрыть тайну жизни, можно рассматривать живые организмы как стабильные макроструктуры, состоящие из упорядоченных групп клеток. Но организм живет лишь благодаря постоянному клеточному метаболизму, для исследования которого требуется уже микроскоп.

Таким образом, наука исследует предметы и в микро- и в макромасштабе. Учёные не считают движение жизни беспорядочным, пусть нам и не известна ещё её истинная природа.

Те же два подхода, по-моему, можно увидеть и в современном искусстве, где есть и упорядоченные, систематические методы, и свободные, произвольные стили, и абстрактное искусство, в котором свободно сочетаются оба подхода. Применяемые в современной науке и искусстве два подхода, безусловно, найдут какое-то отражение и в области проектирования. Перед нами извечная проблема: порядок или свобода, система или произвольность? Но главное, что получить истинное представление о целом мы можем, только стремясь к обоим полюсам. Одностороннего подхода недостаточно. Задача состоит в том, чтобы упорядочить кажущуюся несовместимость.

 

Эстетизм и витализм

Перевод И.С. Глускер и А.Е. Сумеркина

[«Эстетизм и витализм» — статья опубликована в журнале “Japan architect”, X, 1960. Танге рассказывает об участии в дискуссиях о о реформе СІАМ, происходивших в сентябре 1959 г. в Оттерло (Нидерланды). Одной из главных целей, провозглашенных при создании СІАМ, была борьба с академизмом, которая должна была освободить архитектуру от власти устаревших догм и сделать ее способной ответить на неотложные требования современности. Распад СІАМ, определившийся на его X конгрессе в Дубровнике (1956), был следствием противоречия между догматизмом его собственных установок, всецело основанных на идеях конца 1920-х годов, и реальной ситуацией, сложившейся в архитектуре 1950-х годов. На конгрессе в Дубровнике была избрана «бригада-10», которая должна была подготовить следующий конгресс. Группа, включавшая ведущих представителей т. н. «необрутализма», творческого направления, стремившегося преодолеть элементы механистичности и антигуманности в современной архитектуре, решительно восстала против диктата членов — учредителей СІАМ и превращения в «священные тексты» идей 1920-х годов. Однако ей не удалось выдвинуть общую альтернативу принципам старого СІАМ, что привело к роспуску организации. Танге, приглашенный участвовать в дискуссиях в Оттерло, покинул встречу, не найдя возможности сотрудничать с ее участниками.]

Первое заседание Международного конгресса современной архитектуры (Congres Internationaux d’Architecture Moderne — CIAM) в швейцарском городе Ла-Сарраз в 1928 году — несомненно, событие огромной исторической важности хотя бы потому, что в его основе была деятельность таких людей, как Ле Корбюзье, Вальтер Гропиус и Зигфрид Гидион — иначе говоря, тех архитекторов, которые сумели увидеть изменения форм культуры и социальных моделей в начале XX века, выявили недостаточность прежних теоретических установок, поставили ряд актуальных проблем и выработали новую архитектурную методологию, задуманную как средство их преодоления.

В 1929 году члены СІАМ собрались во Франкфурте, где обсуждали проекты жилищ с минимальной площадью. В 1930 году состоялось третье заседание СІАМ в Брюсселе, а в 1933 году — четвертое в Афинах, где была выработана новая теоретическая программа, получившая название «Афинской хартии».

В этом документе было развернуто и обосновано положение, согласно которому современный город должен функционировать в четырех ипостасях: как место для жилья, место для работы, место для отдыха и, наконец, место, обеспечивающее транспорт, без которого невозможно существование города в первых трёх ипостасях.

В Афинской хартии подчеркивалось, что город должен быть прежде всего местом, где человек живет и обеспечен определенными стандартами жизни.

В этой связи примечательно следующее:

Конгресс подчеркнул, что город должен отвечать требованиям народных масс, населяющих его,— при строительстве городов на заре капитализма этот фактор не учитывался и в их облике сохранялись черты феодального города.

Конгресс фактически начал борьбу за установление новых отношений между массами и городом, которых можно достигнуть лишь коренным преобразованием жизненной среды.

Ле Корбюзье в то время уже выдвинул идею «Лучезарного города» [«Лучезарный город» — книга Ле Корбюзье о «лучезарном городе будущего» (“La ville radieuse”) была издана в 1935 году в Булонь-сюр-Сен. В 1945 г. Ле Корбюзье возвращается к идеям «лучезарного города» в связи с проектированием жилого дома в Марселе (завершен в 1952 г.).], а в 1947 году Серт и Тирвитт вскрыли глубокие противоречия современных городов в докладе «Могут ли наши города выжить?», основываясь на позициях и методах «Афинской хартии» [«Могут ли наши города выжить?» (“Can our cities survive?”, 1942) — книга, написанная жившим в США испанским архитектором Х.-Л. Сертом, по материалам IV конгресса СІАМ. В 1947 г. вышло третье издание этой книги.].

Пионеры современной архитектуры сегодня пришли бы в восхищение при виде построенных среди зелени, залитых солнцем домов, что тридцать лет назад казалось им идеалом, а массам — лишь несбыточной мечтой.

К VII конгрессу в Бриджуотере, Англия, уже после второй мировой войны, были исследованы новые вопросы. Отмечалось, что среди четырех функций «Афинской хартии» отсутствовало нечто, способное связать функции города в органическое целое, сделать его единицей общества. Этим «нечто» было ядро города. На VIII конгрессе в 1951 году в Ходдесдоне, пригороде Лондона, это стало главной темой дискуссий.

Уже в это время обнаружилась тенденция больших городов разрастаться, образуя один пригород за другим. Связи, объединявшие города в единое целое, ослабли, а целостное представление о городе распалось. Перед лицом «субурбанизма», растворения в пригородах, выросло движение за возвращение к урбанизму и возрождение города путём перестройки ядра города в соответствии с требованиями современности. Уже после войны Гропиус выступил за восстановление города как единицы общества, подчеркивая важность городского центра. Ле Корбюзье, рассматривая архитектурный проект зданий Организации Объединенных Наций с точки зрения планировки города, предложил считать эту группу элементом центра города. На Конгрессе СІАМ были представлены планы Чандигарха, и дискуссия перешла от исторического переосмысливания городского ядра к проблемам структуры общества. Из Японии прибыли Кунио Маекава и Такамаса Ёсидзака; я представил свой проект муниципального центра Хиросимы. [Маэкава Кунио (р. 1905) — один из крупнейших архитекторов Японии, ученик Ле Корбюзье, принадлежит к числу зачинателей рационалистического направления в японской архитектуре, создатель таких значительных произведений, как ратуша в Фукусиме (1958), жилой комплекс Харуми в Токио (1957), зал фестивалей в Токио (1961), общественный центр в Сайтама (1966) и др.: оказал значительное влияние на творчество Танге. Есидзака Такамаса — крупный японский архитектор, активно работающий с начала 50-х годов, автор таких произведений, как го¬родской зал в Гоцу (1960), студенческий центр в Хатёдзи (конец 60-х гг.).]

Дискуссия выявила направление последующей перестройки городских центров. Она подвела итог: здания культурного и общественного назначения для центра города — одна из важнейших тем современной архитектуры.

Я полагаю, что период, завершенный VIII конгрессом СТАМ, был одним из наиболее созидательных и важных в истории этой организации. Ёжи Солтан, говоря о последующих годах ее существования, заметил, что она в большой мере утратила тот дух, который привел ее к битве за современную архитектуру.

По мнению Солтана, люди, которые двадцать лет назад были «академистами» или «классицистами», теперь стали сторонниками современности в архитектуре; и если старый СТАМ стоял лицом к лицу с внешними врагами, то теперь битва началась внутри самой организации. Целью СТАМ стало отбирать наиболее здоровые и верные идеи и пытаться их разрабатывать. Это не столь уж увлекательное занятие, но и в нём есть нечто новое.

X конгрессу, состоявшемуся в Дубровнике (в его работе принимали участие Такамаса Ёсидзака и Сёити Каваи), адресовал свое письмо Ле Корбюзье:

«Те, кому теперь 40 лет, родившиеся около 1916 года, во время войн и революций, и те, кто тогда еще не родился, те, кому сейчас 25 лет, родившиеся около 1930 года, во время подготовки к новой войне и среди глубокого экономического, социального и политического кризиса,— они находятся в сердце современности, только они способны чувствовать подлинные проблемы, ощущать их как глубоко личные, ставить цели и находить верные средства для их достижения, только они чувствуют патетическую неотложность современной ситуации. Предшественников уже больше нет, они ушли, они перестали воспринимать прямое давление ситуации» (Ле Корбюзье, письмо СІАМ-10 в Дубровнике).

Это было концом старого CIAM.

Я не могу судить, что хотел выразить Ле Корбюзье — недоверие новому поколению или веру в него.

Мне кажется, что в его чувствах было и то и другое.

В 1959 году, перед первой встречей нового CIAM, я побывал у Ле Корбюзье в Париже. Мне показалось, что он был в смятении.

Подготовкой к открытию нового СТАМ руководил Бакема [Вакема Якобус (р. 1914) — голландский архитектор, один из лидеров «необрутализма». Крупнейшие произведения: торговый центр Леенбан в Роттердаме (1953), падиоцентр в Хильверсуме (1961), ратуша в Марле, ФРГ (1962), аудитопный корпус высшего технического училища в Дельфте (1965).] и другие члены организационного комитета, избранные на X конгрессе СТАМ. Новая организация была названа «Группа СТАМ по исследованию социальных и визуальных связей». Она была созвана в сентябре 1959 года в Оттерло (Нидерланды). Целью встречи было объединить архитекторов, выдвинувших новые идеи, дать им возможность показать друг другу свои работы и в обсуждении их выявить новые проблемы. Сорок человек из многих стран мира прибыли на встречу. Заседания, проходившие в музее Кроллер-Мюллер, продолжались с утра до вечера, а иногда и ночью. При этом обстановка была необычайно дружеской и творческой. Однако постепенно выяснилось, что нет даже общей платформы для дискуссии между итальянской группой (Эрнесто Роджерс и три молодых архитектора — Гарделла, Маджистретти и Джанкарло де Карло) и «Бригадой-10» Алисон и Петера Смитсонов, включавшей Бакема, Алдо ван Эйка, Жоржа Кандилиса, ПІадраха Вудса, Гейра Грунга и Ёжи Солтана [Роджеюс Эрнесто — в конце 1920-х годов один из основателей рационалистического направления в итальянской архитектуре; в конце 1950-х годов перешел на позиции историзма, редактор журнала «Касабелла». Гарделла Иньяцио, Магистретти Вико и Джанкарло де Карло — итальянские архитекторы, сторонники историзма и «органической архитектуры». Супруги Смитсон, Алисон и Петер — английские архитекторы, которым приписывается основание «необрутализма»; Алдо ван Эйк — голландский архитектор, необруталист; Кандилис Жорж и Вудс Шадрах — французские архитекторы, создатели проекта жилого комплекса Тулуз-ле Мирай; Грунг Гейр — норвежский архитектор, один из членов группы «А-5», примыкающей к необруталистам; Солтан Ежи — польский архитектор.]. А в конце концов было высказано сомнение в необходимости продолжения деятельности СТАМ и сохранения его старого названия...

В дискуссиях выявились две противоположные тенденции. Это можно сказать и о философии, и о методологии, равно как о средствах выразительности и технике.

Одна тенденция основана на осмыслении действительности как простой развивающейся формы. Реальность как нечто целостное движется в будущее. Она может менять направление. Различные развивающиеся явления, такие, как мобильность или изменения, рассматриваются как части, внутренне присущие социальному порядку, который унаследован нами и который выражает истинные надежды масс. Все эти явления просто принимаются такими, каковы они есть.

Этот тип мышления почти очевиден среди членов «Бригады-10». Возможно, он имеет право на существование, но я думаю, что наша задача — обрести устойчивость в подвижности и создать мобильную систему. Я полагаю, что именно на это возлагают свои надежды массы.

Нам необходимо творчество, которое разрешит противоречия между подвижностью и стабильностью и объединит их. Началом его можно считать проведенное Смитсонами исследование скоростных магистралей, возникших как результат мобильности, но ставших важным элементом, стабилизирующим систему современных городов. И все же в деятельности «Бригады-10» я ощущаю нетворческую тенденцию принимать любые явления как прогрессивные формы в том виде, в каком они возникают.

С другой стороны, здесь я вижу тот тип мышления, в соответствии с которым рост и изменения выдвигаются как составные части данного порядка, а индивидуальные архитектурные элементы — только части, из которых складывается целое. Метод кластеров — манифестация этого. Я не отрицаю ценности этой модели мышления, но я думаю, что необходим новый порядок, который может быть определен как сочетание стабильности и роста.

Осознать чувственно воспринимаемый аспект вещей, которые только возникают или развиваются, и увидеть в нем порядок или заданный нам порядок — нереалистично. Действительность — это движение, полное противоречий. Наша задача и заключается в том, чтобы найти порядок среди этих противоречий и придать ему форму. Порядок — не что-то заданное, это нечто, которое мы сами должны создать.

Я думаю, что в представленных Конгрессу работах и проектах еще нельзя найти новый визуальный язык, который выражает развивающуюся форму или связан с ростом и изменениями. Мне кажется, что, напротив, в большей части случаев архитектурный язык, открытый Ле Корбюзье, Гропиусом и Мис ван дер Роэ, применен лишь Формально. Я не критикую то, что этот язык используется, наоборот, я полагаю, что он имеет много особенностей, полезных для нашего общества. Но, как говорил на заседании Луис Кан, использовать этот язык — дело строителей-практиков, а не архитекторов.

Другая тенденция, выраженная крайне заостренно,— видеть человечество как историческое явление, а действительность — как форму прошлого. В соответствии с таким направлением мышления порядок есть нечто, что мы наследуем полностью завершенным. Сторонники этого направления даже не рассматривают проблему современного визуального языка; они используют местные или исторические идиомы. Они не признают ни изменчивости действительности, ни стремления масс к чему-то еще не известному, что позволит им преодолеть противоречия реальности.

Этот тип мышления — фатализм, и в то же время это формалистический реализм.

Честно говоря, я нахожу склонность к подобным идеям у Роджерса и итальянской группы. У меня нет намерения порицать приверженность Роджерса к архитектуре, которая очень тесно связана с нашей жизнью, но, когда он утверждает, что именно в этом заключается самый современный подход, я не могу согласиться. Сейчас требует решения проблема, еще более актуальная по своей природе — дисгармония, вырастающая из столкновения человеческого бытия и техники. Если не устранить эту дисгармонию, применимость самого ι слова «современный» становится крайне сомнительной.

Я согласен, что попытки создать современную архитектуру, привязанную своими корнями к итальянской почве, обязательно должны учитывать традиции. Мы в Японии имели подобный опыт, и в этом смысле Роджерс прав. Он говорил: «Ближе всех к нам — хоть формально и очень далекий — Кендзо Танге, который выставил свои проекты зданий муниципалитета в Токио и префектуры Кагава. Этими работами он отдал дань японской традиции. Говоря это, я сравниваю не результаты, а, скорее, общее содержание, смысл, который развивался по параллельным линиям. И, кроме того, ясно, что, если его технические средства и не кажутся исчерпавшими все возможности, которые открыты сегодня перед архитектурой, они все же и не доведены до скудности, как у других, столь многих, кто видит конец в самом себе, отрицая любое развитие в будущем». Иными словами, может показаться, что я стою на той же позиции, что и Роджерс в случае с Toppe Веласка. [«Toppe Веласка» — высотное административное и жилое здание в центре Милана, построенное в 1957 г. по проекту коллектива ББПР, членом которого был Роджерс. Форма этого железобетонного сооружения основана на прямых ассоциациях с историческими зданиями Милана.]

Тем не менее я не хочу быть столь консервативным.

Я не считаю регионализм выражением языка визуальных форм, который традиционно разрабатывается в данном регионе. Многие регионалисты утверждают, что сам факт региональных различий может породить творческую энергию — по-моему, это ошибка. Я полагаю, что регионализм возникает тогда, когда каждый регион, обладающий своими противоречиями и трудностями, делает творческие усилия, чтобы преодолеть их.

Я не считаю, что традиция, как таковая, может быть сохранена или преобразована в творческое направление. Творческое направление сегодня — соединение техники и человека. Традиция играет роль катализатора, который ускоряет и облегчает химическую реакцию, но не сохраняется в конечном продукте. Традиция может участвовать в творчестве, но сама по себе она не созидательна.

Мы, японские архитекторы, в наших попытках разрешить проблемы, которые сегодня стоят перед Японией, уделяли много внимания японским традициям и пришли к тем выводам, с которых уже я начал. Если, однако, в моих работах или произведениях архитекторов моего поколения заметно влияние традиции, это происходит потому, что наши творческие возможности еще не достигли своего расцвета, мы все еще на пути к нему.

Я не хочу, чтобы мои работы выглядели традиционными.

Мне кажется, что идея восприятия действительности как унаследованного порядка — развивающейся формы, по утверждению «Бригады-10», и формы, оставленной прошлым, по утверждению итальянской группы,— не более и не менее чем эстетизм. Обе точки зрения основаны на стилизации и обе слишком акцентируют проблему стиля. «Бригада- 10» совершенно права, говоря о своих концепциях как о замкнутой эстетике.

Я здесь не имею в виду декоративизм, который был моден в течение ряда лет, но сейчас отвергается.

Утопические воззрения «Бригады-10» и экспансионистский фатализм итальянской группы, как мне кажется, лишь частично постигают действительность и в конечном счёте углубляют пропасть между человеком и техникой, которая сама по себе является реальностью. Тот факт, что эти две точки зрения привели к разрыву на конференции СІАМ, символичен, свидетельствуя о противоречиях современности.

Проблема не в том, что конференция была прервана, но в глубине породивших разрыв противоречий действительности. Это прежде всего проблема техники против человека и задача современных архитекторов и планировщиков городов перекинуть мост между ними, отыскать динамическое равновесие и порядок, которые их свяжут.

Противоречия сами по себе питают жизнеспособность, а эта жизнеспособность дремлет в массах. Дать ей зримую и физическую форму, по-моему, функция архитектора и планировщика города. Я хочу назвать эту позицию «витализмом» — я думаю, что он, как органическая жизнь, должен включать порядок и свободу, подвижность и устойчивость.

***

Мы еще не раскрыли методологическое содержание витализма, но разве не может он быть исследован путем взаимных дискуссий и взаимной помощи? Просто на этом положить конец СІАМ, но я полагаю, что СІАМ должен быть сохранен как место поиска таких проблем и методов. Если бы мы сохранили организацию в таком понимании, то приняли бы на себя ответственность за архитектуру второй половины столетия, как это сделали ее пионеры в первой половине века.

Еще одна сторона дела, требующая внимания: новый СІАМ не может более оставаться всемирной организацией, сосредоточившись на проблемах одной только Европы. Нельзя забывать, что в США со всеми их богатствами и коммерциализмом есть архитекторы, которые смело борются с американской действительностью. Кроме того, желательно участие коллег, пытающихся преодолеть противоречия действительности в Азии и Африке, не говоря о Японии. Каждая зона имеет свои реальные проблемы — проблемы, которые должны быть решены, и потому, быть может, разумно начать с образования региональных групп, которые будут проводить взаимные дискуссии в духе самых широких взглядов. Сейчас, однако, не лучше ли подчеркнуть то, что объединяет нас всех, а не разбиваться на мелкие группировки?

Днем позже я и многие из моих друзей покинули конференцию. «Бригада-10» от имени подготовительного комитета СІАМ объявила о роспуске организации. Мне сообщили в Бостон, что название «СІАМ» уже больше не существует.

Я думаю, что, поскольку СІАМ был попросту расточительным наследником, потребляющим унаследованное, не пополняя накопленных богатств, его следовало распустить.

Кроме того, если СІАМ решил отречься от всех мыслей и действий своих пионеров, он должен был отказаться от старого названия. Однако пионеры завоевывали свои методы в борьбе с действительностью начала XX века, и если мы сможем объединиться для борьбы за новые методы и идеалы, преодолевающие противоречия реальности второй половины века, то, я думаю, нам лучше сохранить организацию под тем же именем, что и раньше.

Я надеюсь, что такое движение будет развиваться.

Я надеюсь также, что оно не будет сосредоточено лишь вокруг Европы, но захватит и другие части мира.

 

Моё мнение

Перевод И.С. Глускер и А.Е. Сумеркина

[«Моё мнение» — опубликовано Танге в английском журнале “Architectural design”, Y, 1960. Толчком к публикации послужили дискуссии в Оттерло; отталкиваясь от положений, высказанных им в ходе этой дискуссии, Танге стремится более полно сформулировать и обосновать собственную творческую концепцию.]

Когда в материалах СІАМ я встречаюсь с многочисленными новыми концепциями, то всегда отмечаю в них одну общую черту: большинство этих концепций построено на том убеждении (может быть, не всегда осознанном), что проблемы наших городов и окружающей среды вполне разрешимы в рамках существующего социального устройства. Авторы, разумеется, не отрицают наличия множества проблем в нашем обществе, однако, по их мнению, почти все эти проблемы можно так или иначе решить.

Но дело в том, что наше общество уже не в силах поспевать за постоянно растущим производством. Таким образом, отдельные конфликты и проблемы порождаются самой природой современного развитого технического общества, и никакие ухищрения не помогут нам от них избавиться. Наше общество неспособно найти путь к самообновлению. Вследствие этого сама социальная действительность становится постоянной проблемой.

Мы должны прямо взглянуть на положение вещей: подлинная творческая деятельность должна формироваться в противоборстве с действительностью. В бескомпромиссной решимости преобразовать действительность — условие жизнеспособности всякого творчества, немыслимого без осознания действительности как проблемы.

Поскольку мы, архитекторы и градостроители, имеем дело прежде всего со зримым выражением социальной культуры, я хочу изложить свое мнение о современном архитектурном мышлении и теории градостроительства. На Западе сейчас господствует направление, которое я называю «эстетизмом».

Эстетизм возникает из приятия существующего общественного устройства; это попытка внести абстрактную красоту в существующее положение вещей. Эстетизм ограничивает себя стилевыми поисками, игнорируя реальную действительность, которая является основным фактором, воздействующим на эволюцию стиля; характерные примеры можно найти в рамках «декоративизма», популярного в Соединенных Штатах.

Творчество Мис ван дер Роэ тоже можно отнести к эстетизму. [Мис ван дер Роэ Людвиг (1886—1969) — немецкий архитектор, с 1937 г. живший и работавший в США. Один из лидеров функционализма в 1920-е годы, в 1950-е Мис ван дер Роэ выдвинул идею «универсальной формы», приведенной к чистой логике элементарных геометрических тел. Его «архитектура стали и стекла» оказала широкое влияние на архитектуру 1950-х гг.] Он, правда, стремился изучить максимальные возможности современной технологии, работая главным образом с металлом и стеклом. Нерви делает нечто похожее в железобетоне [Нерви Пьер Луиджи (род. в 1891) — итальянский инженер, создатель новых типов пространственных железобетонных конструкций, прочность которых обеспечивается рационально найденной формой; создатель основных спортивных сооружений Олимпиады 1960 г. в Риме, Дворца труда в Турине (1961) и др. крупных построек.]. В этом смысле они резко отличаются от остальных своих собратьев, которые довольствуются лишь малой частью доступного технического потенциала и пытаются зарисовать сказочными картинками нашу хаотичную действительность. Увы, это — царство самодовольства.

Но в последнее время о себе заявляет новая тенденция, противостоящая эстетизму, которую я называю «витализмом». Как я уже говорил, витализм — вовсе не поверхностная абстракция, не уход от действительности, а противоборство с ней.

Как бы хаотична ни была действительность, я всегда верю в творческую энергию народных масс. Пусть она еще в потенции, пусть не ощущается явно, мы должны её обнаружить и отразить в своих работах.

Я уже сказал, что не существует жизнеспособности вне борьбы. Так, страны Азии и Африки в наше время стремительно обретают свободу и независимость. Действительность в этих странах сурова, но тем больше жизненных сил видится мне в ее недрах.

Открытие атомной энергии и другие технические революции неотвратимо ведут нас к новому осмыслению понятия «человечность». Причём этот новый гуманизм не стремится к отвлечённому конструированию «идеального человека».

В нем отражается реальное человеческое бытие в его чистом виде, независимо от рас и национальностей.

В этом смысле весь мир будет единым, однако конкретные проявления этого единства будут выражаться в культурно-географическом своеобразии.

Сам по себе витализм — это, скорее, принцип сохранения местных особенностей, в меру их жизнеспособности. То же можно сказать и о традициях. Я считаю, что традиции следует развивать, преодолевая их недостатки и стремясь следовать внутреннему смыслу их преемственного развития. Опасны как поверхностное восхищение, так и слепое подражание.

Я не могу сказать, что в западном полушарии витализм не существует. Он появляется там, где есть критическое отношение к западной культуре и образу жизни.

В этой связи я хочу коснуться планировки городов и градостроительства.

Ле Корбюзье однажды сказал, что три основных компонента нашей жизни — это солнце, зелень и свежий воздух. В этих словах он выразил основные человеческие потребности, которые необходимо учитывать при создании нового города как специфической среды — где люди живут, работают и отдыхают.

Надо признать, что эти три основных компонента будут столь же непреложны и в будущем, пока сохраняет свое значение биологическая основа нашей жизни.

После Ле Корбюзье многие архитекторы и планировщики пытались воплотить их. Однако распространение новой техники изменит смысл этих компонентов и структуру их взаимосвязи. Так, сокращение рабочего времени и соответственно увеличение досуга откроют возможности для нового жизненного цикла.

Распад старой семьи как традиционной группы окажет огромное воздействие на образ «современного человека», а следовательно, и на отношения между индивидуумом, семьей и обществом. При разработке будущих жилых единиц нужно учитывать этот фактор. В ближайшие десятилетия нас ждут крупные перемены.

Очевидно, эти перемены сыграют немаловажную роль в нашем созидании будущего. Они могут проявиться в какой-то мере независимо от нашей воли. И снова творческая энергия масс докажет жизнеспособность новых возможностей и воплотит их в конкретные формы.

В процессе преобразования действительности постепенно будет создана новая методика городского планирования. Следует остерегаться произвольного применения абстрактных формул и идей. Мы должны отвергнуть эстетизм в градостроительстве, равно как и подвергнуть критическому пересмотру наше отношение к традициям и использованию местных мотивов в архитектуре.

Я повторяю еще раз: все вышесказанное основано на решительном неприятии просто упорядочивания существующей действительности. Витализм как сила всегда направлен на разрушение существующей действительности и на созидание будущего.

Творчество как познание действительности

Архитектурное творчество есть специфическая форма познания действительности. Оно преображает окружающую среду, созидая материальные объекты определенного назначения.

Художественная форма архитектурных объектов играет двоякую роль: она и отражает, и обогащает действительность. Отражение действительности через архитектурное творчество требует, чтобы ее материальная и духовная структура воспринимались в неразрывном единстве.

Таким образом, архитектура сочетает в себе функцию и выражение, содержание и форму, при том что каждое такое основополагающее понятие отличается своей собственной внутренней логикой и содержанием. Слияние этих компонентов в некое органическое единство, обладающее гармоничной материальной и духовной структурой,— вот цель архитектурного творчества.

И цель эта достигается не интеллектуальным анализом вещественной и духовной структуры действительности, но объединением ее в новых формах,— формах архитектуры.

Нельзя понять архитектуру, изолируя какой-либо один специфический её аспект или пытаясь искусственно соединить противоречивые элементы — например, функциональный и экспрессивный — на основе абстрактной концепции. Для творческого их соединения необходимо четкое понимание органического единства материальной и духовной реальности.

При этом реальность непрестанно запечатлевается в архитектуре благодаря продуктивному труду и художественному творчеству. И материальная, и духовная реальность находятся в постоянном движении и развитии. Они составлены из бесчисленного множества меняющихся форм, к запечатлению которых мы должны стремиться.

Познание действительности поначалу отражается в нашем сознании как мысль, затем как мировоззрение, которое определяет наше отношение к ситуациям повседневной жизни и затем в конечном итоге определяет нашу творческую позицию....

 

Памяти Ле Корбюзье

Перевод А.В. Иконникова

[«Памяти Ле Корбюзье» — некролог, написанный Танге, был опубликован американским журналом «Progressive architecture», X, 1965. Танге повторяет здесь тезис своей первой литературной работы — «Хвалебная речь о Микеланджело», опубликованной в 1939 г.]

Однажды (это было двадцать пять лет назад) я подумал, что Ле Корбюзье можно сравнить с Микеланджело: он не только основал современную архитектуру, но и развил ее до зрелой стадии. Сейчас, однако, архитектура переходит во вторую стадию своего развития, от статичности — к динамизму, от функциональности — к «структурности», от архитектоники — к урбанистике. Ле Корбюзье был ведущим архитектором не только первой стадии, но также и второй.

Его деятельность позволяет причислить его и к величайшим именам в истории развития человеческого жилища.