[...] Вчера приехал в Венецию; послал открытку. Состояние такое, в котором я еще никогда не находился. Все это так прекрасно. Безусловно знал, что это очень хорошо, но никогда не думал, что все-таки это так безумно хорошо.

 

Мы живем в крохотном albergo (гостиница) в старом-старом доме на площади св. Марка, рядом с собором. Из окна видна вся р1агга, Дворец дожей, Прокурации, море. Такого ансамбля в архитектуре не мог себе представить. Здание — белого, желтого, розового мрамора; от времени легли черные подтеки. Собор удивительно нежный, чудесные детали, много мозаичной росписи. Площадь выложена камнем, плитами, по которым проходят узорные дорожки из белого мрамора. Сейчас, вечером, такое впечатление, что гуляешь по огромному залу, потолком которому служит небо.

 

Проблема пространства, масштаба так решена, такой силы, простоты и тонкости, на которую мог быть способен величайший художник. [...]

 

 

 

[...] Вот это время, может быть, впервые в своей жизни, я занят только одним — это и есть прямая цель моей поездки: впитывать, как губка, все культурные ценности, созданные человеком, без которых вообще нельзя идти вперед. Для нашей культуры это знание особенно необходимо. Смотреть, наблюдать, изучать и, обязательно, понимать. А область — безгранична; искусство — потрясающее. [...]

 

 

 

[...] Вчера с утра и до 4-х был в термах Диоклетиана. Среди развалин, руин, под открытым небом, в галереях и, частично, в помещениях приютился лучший в мире, как говорят, античный музей.

 

Это изумительно прекрасно. Копий нет — только подлинники. Прекрасные архитектурные детали — колонны, капители, базы, карнизы, барельефы, саркофаги. Мозаика и такая роспись Помпеи и Рима, которую не может передать никакая репродукция. Чудесный гимн Прекрасному телу: знаменитый Гермес, Ниобея, Дискобол, Борцы, Афродита Книдская. И в отдельной комнате стоит божество из мрамора, равному которого я ничего не видел и вряд ли увижу,— Венера Киренская. Она найдена в 1913 году в Киренах, в песчаном грунте. Мрамор чудесно сохранился, сама природа позаботилась об этом чуде, перед которым хочется преклонить колено и долго, долго смотреть на него. Мрамор теплый, желтоватый, прозрачный. Божественное тело, прекрасное в своей простоте.

 

Ты помнишь Венеру Ильскую у Мериме?

 

Это можно полюбить всей душой. Я пойду еще раз и принесу к ее ногам розу за то счастье, которое она дает людям, мне, за право смотреть на нее.

 

Какая огромная сила в искусстве, когда это несомненное искусство. Материал, техника, поза, все рассуждения о форме, о движении, пластике — такие лишние, когда хочется только часами просто смотреть. Это бесконечно волнует и доставляет простую, человеческую радость. [...]

 

 

 

В Париже я уже неделю, этого довольно; я не хочу, да и не надо тут быть дольше. Прекрасен Версаль, даже сейчас, когда идут дожди, холодно, облетели листья. Совершенно сказочен Фонтенбло. Очень красив Булонский лес, Елисейские поля, Сена с ее набережными, где продают книги, где так любил бывать Анатоль Франс. Французская готика — Notre Dame St. Chapelle — гораздо больше, чем германская и, пожалуй, итальянская. Париж — современный город; в нем умеют жить, прожигать жизнь. От многого, многого пахнет тленьем, хотя и это по-французски красиво. Французские могикане чудесны; я их знаю по Москве, где они (кроме стариков барбизонцев) лучше представлены, чем в Париже. Сейчас мне понятно, почему так тянет к себе Париж художников всего мира, почему это родина Коро, Курбе, Ренуара. Пейзаж, воздух, колорит — ни с чем не сравнимы. Я люблю этот Париж, чудесный старый Париж, который дал такое чудесное искусство. Сейчас этого нет. Современное искусство сохранило еще вкус — Парижу в этом нельзя отказать, — но как он далек от тех людей, которые заставляли Милле за картошку продавать в Барбизоне крестьянам свои этюды, чтобы иметь возможность писать новые. Нет уже Бальзака, Стендаля, Франса; нет Моне, Сезанна. В Люксембурге висят хорошие картины маленьких художников 20-го века. Может быть, да и наверное, возродится это огромное искусство, но для этого нужны и огромные сдвиги...

 

Видел Корбюзье. Большой художник, которого очень жаль. Les yeux qui ne voient pas! Не видят самого главного — жизни.

 

 

 

[...] Я увидел дивные вещи, о которых у нас мало знают. Даже Жолтовский, кажется, здесь не бывал. Это — римская архитектура на юге Франции. Об Оранже, Ниме и Авиньоне я послал тебе открытки.

 

На небольшой территории, в 2—3-х часах езды друг от друга, расположились эти городки, сохранившие чудесную старую архитектуру.

 

Овернь — старая, героическая Франция. Городки, деревушки, фермы — чистенькие, открытые и очень живописные.

 

Веселый народ, чудесные ребятишки.

 

Ландшафт мягкий, пластичный. Очень тепло. Воздух прозрачный, чуть с дымкой. Мягкие зеленые горы, много речек и рек. Проехал я много, много видел. Все оставило неизгладимое впечатление. 2000 лет тому назад здесь был один из богатейших центров владычества Римской империи. О его силе и масштабе говорят эти остатки, расположенные друг от друга в 100, 200, 300 километрах.

 

Оранж — маленький городок, всего 12000 жителей. В нем две ценности — театр и арка, но такие, которые стоят в первом ряду. Прекрасно сохранились. В театре раз в году театр Французской комедии дает представление. Об архитектуре Оранжа я писал, не буду повторяться. В тот же день выехали в Авиньон, старый древний город, знаменитый «папским пленением».

 

В центре города — папский средневековый замок. Сильная, романтическая архитектура, которая много, много рассказывает.

 

Городская площадь, старые постройки, горы — а внизу огромная Рона с чудесным мостом.

 

Около Авиньона — изумительные пейзажи. Мы поехали за 40 км смотреть знаменитый Гардский мост — Pond du Gard — лучший по архитектуре и масштабу из всех римских мостов. Я рисовал его; этот день — один из лучших в моей жизни художника, а мост — одна из лучших вещей в архитектуре, которую я знаю. Огромная долина в горах, много красивой зелени; на дне валуны, вековые трещины в материке. Так было, вероятно, и 2000 лет тому назад. Через всю долину, от вершины до вершины гребней, протянулся на ½ км мост. Трехъярусный, золотого цвета, упоительной простоты, мощи и силы. Детали тонкие и простые; культура каменной архитектуры совершенно изумительна. И по нем теперь бегают современные автомобили... Сколько веков он еще будет стоять? Ночевали в Ниме. Приехал усталый, но бодрый и веселый. Ним сохранил много древностей. В центре города — арена; белого мрамора скамьи-ступени; сохранились полностью галереи, двухъярусный фасад.

 

Тот же золотистый колорит (в Италии — травертин, преобладают серо-коричневые тона). Дальше Maison Carree — римский храм, очень тонкий и изящный, сохранил все детали. И дальше парк и каналы. Основой послужили римские фермы. Их план использовали; устроили каналы, водоемы, посадили зелень. В глубине парка — храм Дианы. Сводчатое здание с очень красивой внутренней стеной. [...]

 

 

 

[...] Уже прошло 4 дяя. Мы едем по Тоскане и Умбрии — в сердце Италии. Глубокое средневековье.

 

С. Джиминиано. — На высокой горе маленький городок с огромными мрачными башнями. Узкие улички, дома с небольшими окошками. Не пахнет никакой современностью. Жизнь как бы остановилась и застыла в формах XIII века. Это жилище феодала, кондотьера — средневекового сухопутного пирата, который жил только грабежом и захватом чужих владений. Все старинное в Тоскане, Умбрии — на таких неприступных вершинах, в долинах жили люди, которые все время находились под угрозой нашествий. Так и было. Это все глубокая романтика, камень застыл и рассказывает страшные истории. Здесь не было свободной, радостной жизни.

 

Сьена — она большой город — 50 000 жителей. Они бегают по узким средневековым улицам, где нет тротуаров и не могут разойтись свободно два автомобиля.

 

Магазины с современными товарами поместились в огромных палаццо, серо-коричневых, охристых, сдавивших эти улички, этих людей. Гористое место. Улички сбегают вниз, поднимаются вверх. Лесенки, перекидные арки, тупики, белье, развешанное на балконах. Еврейское старое «гетто» — улица под арками — via degli archi — старенькие домики, тесно, мрачно. И повсюду то вкраплен чудесный барельеф, то прекрасный карниз или дверь. Собор, стены которого выложены из белого мрамора, по которому проходят ряды темно-зеленого. Главная площадь — как огромная чаша. В центре — palazzo Communale, по периметру ее окружают серые, розовые, желтые средневековые дома с башнями, ставнями, тяжелыми дверьми за пудовыми затворами. В этом городе я не мог бы долго жить. Я хочу жить, и поэтому не мог бы; здесь можно только смотреть с огромным любопытством, как жили когда-то.

 

И так всюду. Будто бы остановилась история. Ходят люди, одетые в современные одежды, бегают элегантные машины — а кругом стоит прошлое, могучее прошлое, которое стережет свои сокровища. И кажется, что все эти башни, мрачные палаццо, стены, рвы поднимутся и уничтожат смельчака, который их осмелится потревожить.

 

Монтепульчиано — совсем высоко, больше полукилометра. Утром проснулся — все покрыто снегом. Облака ниже города: в тумане долины, в тумане улички. И ты сам словно окутан этим теплым саваном, из которого появляются, как в мистерии, старые башни, церкви, фонтаны, колонны с геральдическими знаками. Кипарисы стерегут городские стены, оливковые рощи спускаются по склонам к долинам и пропадают в тумане. Ты словно над белой бездной.

 

Pienza — обитель рода Пикколомини — крест с десятью лунами. Старый род феодалов, который дал истории много кондотьеров и несколько пап. Для них Бернардо Росселино — изумительный мастер — воздвиг палаццо.   Совершенно  сказочное   в  своей  простоте,  тонкости и силе.

 

Orvieto. Плоская, плоская гора. Словно срезали верхушку и расставили на плато все эти крепостные стены, форты, башни. Дома похожи на крепости. Рыжие скалы обрываются к долинам. Автомобиль делает много-много петель, кряхтит, берет 3-ю скорость и с трудом поднимается на вершину. Облака под городом. Он отгородился ими от всего постороннего, словно орел на своей скале, где уже многие-многие годы свито им гнездо. И в центре — огромный собор. Тонкие пласты цветного мрамора — вместо стекол. Он просвечивает, его жилы трепещут, как живые, словно по ним льется живая кровь. Своды пропадают в темноте. Стены полосатые из белого и черного мрамора. Ученики Джотто и Пинтуриккио расписали алтари. Камень, камень, камень и облака.

 

Сегодня вечером, поздно, приехали в Перуджию. Проехали область Тосканы — это Умбрия. В ее «столице» — Урбино действовал когда-то Цезарь Борджа, замысливший покорить всю Италию и умерший в изгнании.

 

 

Перуджия — утро хорошее-хорошее. Город на горе, как почти и все средневековые города Италии. Безграничные дали: горы, долины. Воздух упоительный; так легко дышать. Перуджия — один из культурных старых центров Италии. Здесь возникла первая типография. Мой любимый фонтан: огромный, к нему ведут каменные ступени со всех сторон. Он стоит на главной площади. Огромное тело palazzo Communale : простое, суровое. Вот лестница, над которой к бронзовым скульптурам-грифам привязаны длинные цепи. Сюда в старину ставили преступников. Напротив, под арками, стояли любопытные, справа по каменной террасе — священники. Серые мрачные здания, кое-где блестит цветной мрамор. Это глубокая древность. Старый университет. Он выходит на рыночную площадь. Длинное-длинное здание. Его периметр повторяет неправильную форму площади: ломается, изгибается, создавая очень пластичное тело. Старые этрусских времен городские ворота; улички старой части города — узкие, в разных высотах. Когда ходил по ним, почему-то подумал о чуме, которая так часто навещала Италию, и стало страшно.

 

Урбино — город, который на меня произвел, пожалуй, самое сильное впечатление. Я так бы хотел здесь поработать. Мы должны были обратно переехать главный Апеннинский хребет по дороге в Ареццо. Горы — огромные, суровые. Чем выше — тем чаще хвоя заменяет листву. Тучи нависли со всех сторон. Опять белая бездна и внизу, и с боков, и сверху. Все покрыто снегом. Дорога заледенела. Мы на высоте 1050 метров, больше километра. Ветер стонет, пронизывает каждую щелку машины. Это так чудесно, так сильно. Долго спускались вниз. Дорога шла по крутым склонам. Глубоко внизу опять видны зеленые долины, домики, поселения. Было чувство, что смотришь с аэроплана.

 

 

 

Три любви оставляю я в Италии, хотя нет — я их уношу с собой и буду всегда им верен. Венеция, Флоренция и античный Рим. Совершенно различные и одинаково необходимые.

 

Венеция — город огромной нежности, тонкости и колорита. Мрамор всюду: полированный [кованый], съеденный временем; он искрится на солнце, как сахар, он похож на перламутровые раковины. Белый, розовый, желтый, зеленый — вся палитра, которая известна художникам; черные, коричневые, темно-красные, малахитовые мрамора, вкрапленные в этот солнечный, светлый фон. Тонкие, резные из мрамора детали, бронзовые решетки — совсем как венецианские кружева.

 

Город лирики и песни. Сотни мостиков, в каждом уголке — фонтан или водоем, журчит вода.

 

Нет городского шума; по улицам, переулкам может пройти только пешеход; по каналам бесшумно скользят гондолы. Тонкие, изящные, как черные лебеди. Здесь работал Ломбарде — творец Сайта Марии деи Мираколи и дворца Ка д'Оро. Здесь самый изумительный ансамбль, который я знаю в архитектуре: площадь св. Марка. В Венеции — моя любимая венецианская школа; здесь родился и работал Джованни Беллини... Венеция — близка и родственна, она — неповторима. [...]

 

Флоренция — где Данте увидел и полюбил Беатриче и посвятил ей свои лучшие песни. Я вспомнил о нем в первый же вечер, когда гулял по площади Синьории, у моста Веккио, проходил мимо чудесных дворцов.

 

С образом Беатриче связан Боттичелли, Гирландайо, Донателло.

 

Образ чудесной девушки, простой, благородной и прекрасного сердца, — веет всюду. Именно девушки. Такова и архитектура. Здесь все удивительно человечно, нет таких сооружений, которые бы давили своей тяжестью и суровостью, нет и таких, которые вызывали бы чувство легкомыслия. Изумительно найдена мера всему.

 

Для Флоренции лучшее определение — благородство. Даже самый скромный дом, где-нибудь в переулке, — простой, с небогатым карнизом и междуэтажными тягами, со ставнями, как это обычно для жилых домов Флоренции, — такой милой и чистой формы.

 

И такое абсолютное мастерство. И в архитектуре, и в живописи, и в скульптуре. Во Флоренции столько обаяния, столько грации — Это навсегда входит в память. Когда я о ней думаю, внутренне улыбаюсь. [...]

 

 

 

[...] Сегодня с утра до захода солнца был на Акрополе. Рисовал, сидел и просто наслаждался. Полной грудью и сердцем наслаждался. От всего, что видишь, исходит глубокое-глубокое спокойствие, огромная мудрость и неиссякаемая красота.

 

Архитектура Акрополя так же пластична, как и скульптура. Нет разницы. Мрамор такой, какого я не видел нигде больше. Белый, желтоватого оттенка, теплый-теплый; он излучает теплоту откуда-то изнутри себя. Местами на нем яркие рыжевато-красные подтеки и пятна от времени.

 

Вдали море, на горизонте горы. Воздух такой только в Афинах. Что Париж и что Франция, которая славится своим plein air’ом, который воспели и поэты и художники.

 

И все это меняется каждую минуту. Солнце обходит Парфенон; по колоннам струятся тени. Они окрашиваются разными оттенками; мрамор оживает, искрится и все время меняет окраску. А когда заходит солнце и горы постепенно пропадают вдали, море тускнеет — Парфенон розовый и почти изумрудные тени. 

 

 

[...] Специально занимаюсь росписью на греческой архитектуре. Материалов мало, правда, но то, что есть, совершенно изумляет и колоритом и композицией.

 

Очень просто, лаконично, прекрасный рисунок. Самая неожиданная палитра: золото, нежная и очень яркая лазурь, венецианская красная, зеленая, черная. Изумительные цветовые сочетания. [...]