Почти тридцать лет тому назад, в 1926 г., я был в таком же положении, в каком сегодня находится профессор Макс Билл. Мы открывали тогда специально выстроенное здание Баухауза в Дессау. Но для меня лично присутствие на сегодняшнем празднике означает нечто большее, поскольку работа, начатая нами когда-то в Баухаузе, наши основные идеи снова возвращаются на немецкую почву и обретают органическое продолжение в Ульме. Если этот институт не изменит своим целям, а политическая обстановка окажется более стабильной, чем в лучшие времена Баухауза, художественное влияние Высшей школы формообразования выйдет далеко за пределы Ульма и Германии и убедит мир в необходимости и значимости художественного человека для блага подлинной, прогрессивной демократии. Именно в этом я вижу его главную воспитующую цель. В наш век науки про художника часто забывают, даже высмеивают, принижая его истинную роль,— он выглядит каким-то ненужным членом общества, которого терпят лишь из роскоши. Какая из современных цивилизованных наций может выдвинуть подлинно творческое искусство в качестве субстанционального элемента народной жизни? Германия имеет великий культурный шанс — в возврате к своей собственной традиции — снова подчеркнуть значение магического в противовес голому логицизму нашей эпохи, то есть признать художника и отвести ему подобающую роль в современном производственном процессе. Гипертрофия научности постоянно выталкивает из нашей жизни это магическое, и поэт и пророк оказываются пасынками среди сверхпрактичных деловых людей, захваченных победным шествием логического знания. О таком одностороннем прогрессе метко сказал Эйнштейн: «Наш век — это век совершенства средств и полного смятения целей». 

 

Духовная атмосфера, которая господствовала еще в XIX веке, до сих пор сохраняет свой скованный, статичный характер, снова и снова порождая мнимо непреложную веру в так называемые вечные ценности. Эти суждения приобретают лишь новый облик, поскольку мир меняется и все его феномены относительны. Глубочайшие изменения в жизни, которые привели, по крайней мере за последнее полстолетие, к небывалому промышленному прогрессу, настолько преобразили все наше окружение, что это можно сравнить лишь с суммой изменений за все века новой эры. Столь молниеносные темпы развития напрягают нервы людей и порождают сумятицу. Естественные силы человека не рассчитаны на этот темп. Поэтому мы должны защитить сердца людей от таких потрясений, а они неизбежны, раз лавина научных и философских знаний неумолимо увлекает нас за собой.

 

Если мы действительно стремимся упрочить наше положение, мы должны перестроить сферу культуры. Идеи всесильны. Направленность духовного прогресса человечества всегда соразмерно предопределялась мыслителем и художником, произведения которых находятся по ту сторону логической целесообразности. Мы должны постоянно обращаться к ним, ибо, пока народ в целом инертен и невосприимчив к тому, что они провозглашают, их влияние ограниченно. Оно становится заметным, и ростки, посаженные ими, прорастают лишь тогда, когда люди сами тянутся к новой, собственной культуре. Лишь там, где вся жизнь проникнута новыми социальными токами, может быть создана единая и подлинно демократическая общественная структура, способствующая росту культуры. 

 

Но до сих пор еще очень немногие в нашем мире достигли прошлого действительно гармоничного единства, когда у каждого человека было свое место и каждый ощущал свое подлинное предназначение. Тогда искусство и архитектура развивались органично и были общепризнанными сферами культуры. Потом, с наступлением эры науки и с развитием машин, старые формы общества были разбиты. Орудия цивилизации постепенно перестраивали сознание людей. И вот современный человек, вместо того чтобы развивать моральную инициативу, начал совершенствовать так называемый «аппарат Гэллапа», то есть ставить механическое количество на место качества и служить лишь целесообразности, вместо того чтобы развивать духовное знание. Однако те, кто выступает против этого односторонне и узко, тоже заблуждаются и забывают, что окажутся в проигрыше.

 

Я попробую пояснить свою мысль в связи с задачами этого института. Не только во времена Баухауза, но и на протяжении всей своей жизни я должен был выступать против призывов к одностороннему рационализму. Неужели само число моих единомышленников по Баухаузу и присущие им художественные качества не рассеют превратного представления обо мне? Если нет, то ведь Ле Корбюзье тоже часто обвиняют в том, что он автор лозунга «дом — машина для жилья». Но найдется ли еще кто-нибудь среди архитекторов, у кого было бы больше магического, чем у него? Между тем был создан совершенно ложный образ пионеров нового движения, фанатично утверждающих механистические принципы, говорящих о господстве машины и служении «новой вещественности» в противовес внутренним духовным ценностям. Можно только удивляться, что я принадлежу к таким чудовищам, потому что мы экспериментировали на весьма скудной основе. На самом деле мы стремились одухотворить машину и найти новые формы жизни, исходя из нее самой,— на это была нацелена вся наша школа, и эта задача была достойна всякой другой борьбы. Поставить новые средства на службу новым человеческим целям — вот что мы пытались тогда реализовать в Баухаузе на деле, проповедуя эту идею и стремясь достичь равновесия между материальными и эстетико-психологическими требованиями времени. Я вспоминаю, как мы готовились к открытию нашей первой выставки 1923 г., на которой хотели продемонстрировать наши установки со всех сторон. Я назвал ее «Искусство и техника. Новое единство», что уж никак не звучит механистически. Для нас функционализм не был равнозначен рациональным предпосылкам творчества, он касался лишь психологических проблем. Мы полагали, что окружающие нас жизненные формы должны функционировать не только в чисто физическом, но и в психологическом плане. Нам было совершенно ясно, что эмоциональные потребности столь же важны, как и потребности практические, и требуют своего удовлетворения. Но функционалистская идея была искажена — и до сих пор сохраняет свой искаженный вид, поскольку на нее взирают лишь с механистической точки зрения. 

 

Разумеется, мы интересовались и машинами и новыми возможностями науки, но делали гораздо меньше акцента на самих машинах, стараясь заставить их интенсивнее служить новой жизни. Оглядываясь назад, я должен сказать, что наше поколение было связано с машинами гораздо меньше и новое поколение должно еще создать такие послушные орудия труда, которые позволили бы духовному фактору занять подобающее место в нашей жизни. 

 

Все проблемы красоты, формы имеют важную психологическую сторону. В условиях универсальной культуры мы оказываемся неразрывно связаны как с массовым производством предметов, так и с высшими духовными потребностями. И в то время как для инженера главная задача заключается в решении технической функции конструкции, архитектор или художник ищет выражения этой конструкции, но только со стороны технически рационального проявления магическо-метафизической основы своего искусства, поскольку он владеет благом визуальной поэтики. Природный талант раскрывается в первую очередь благодаря правильному воспитанию. Воспитание же означает не только усвоение некоего знания. Его основная цель — развить интенсивность убеждения и образа мышления, готовность служить целому, а не просто добиться понимания. И этому высшему назначению воспитания должна быть подчинена вся профессиональная и научная информация. Лучший способ избежать всяких опасностей в обучении — это культивировать совместную работу, в процессе которой каждый учится связывать общее дело со своими интересами. Таким образом, если проектировщик займет в нем свое место, он будет подготовлен к будущему, когда станет участником совместного производственного процесса, работая наравне с предпринимателями, учеными, инженерами, и будет отвечать за решение формы, за внешний вид продукта или сооружения. Мне представляется, что тогда архитектору, сидящему на груде кирпичей, придет конец и у него будут отняты последние преимущества перед промышленным способом производства, в котором будет полноправно участвовать новый художник.

 

Если мы разберем характер современного производственного процесса, мы обнаружим там явления, которые сходны с борьбой отдельных индивидов против массового сознания. В процессе производства механическому разделению труда с помощью машин — речь идет об автоматизации — противостоит деятельность художника, его поиски непредубежденных выводов, соответствующих особенностям современной жизни. Его деятельность существенно важна для достижения подлинной демократии и единства всех человеческих целей, поскольку он — прототип целостного человека. Его интуиция есть противоядие от угрозы сверхмеханизации. Механизация — не самоцель, иначе она стала бы нескончаемым бедствием, жизнь утратила бы свою полноту и разнообразие, а люди опустились бы до уровня автоматов. Воспитание в широком смысле должно открыть путь к истинному содружеству художника, ученого и хозяйственника. Только в тесном союзе они смогут разработать такой стандарт производимой продукции, который будет соразмерен человеку, если предметные качества этой продукции сумеют удовлетворить не только практические, но и духовные потребности. Я надеюсь на это возрастание значимости совместной работы во имя одухотворения жизненных стандартов, согласно целям нашей демократии. Пусть ярче разгораются брошенные искры, чтобы начатое дело послужило самой жизни, ибо творческие индивиды только тогда достигнут конечных целей, когда они будут работать рука об руку, постоянно обмениваясь идеями и творчески критикуя друг друга. Совместная деятельность вдохновляет на высокие цели и стимулирует работу всех ее участников. 

 

Я хочу пожелать Максу Биллу, Инге Шелл, работникам факультета и студентам мобилизовать все свои силы и добиться единства, создать целостный коллектив, что необходимо для достижения ваших целей, для преодоления всех противоречий и победы в борьбе за новое, заключающееся не в установлении какого-то стиля, а в эксперименте, в неустанных поисках новой выразительности и новой истины. Я знаю, как трудно держаться такой линии, когда приходится все время работать над конкретной формой изделий, учитывая привычки и инерцию публичных вкусов. Эксперимент требует абсолютной свободы и поддержки со стороны заинтересованных и авторитетных людей, которые могут охватить все в целом и оценить новое, воспринимаемое нередко с большим трудом. Пусть же у Высшей школы формообразования будут условия заниматься всем этим. Органичное искусство нуждается в постоянном обновлении. Как свидетельствует история, представления о красоте всегда зависимы от духовных и технических преобразований; тот, кто мечтает достичь вечной красоты, обречен на подражание и бесплодность. Подлинные традиции — это результат непрерывного развития, они должны быть динамичными, а не статичными, иначе не станут творческим стимулом. В искусстве не должно быть ничего окончательного, в нем есть только перемены, чутко отзывающиеся на социальные и технические изменения.

 

Во время моего недавнего кругосветного путешествия я познакомился в Японии, Сиаме, Индии с восточными, внутренне-магическими методами художественного выражения в противоположность логическо-практическим методам западного человека. Сможет ли будущее вместе с победившим взаимообщением людей всей земли принести нам также взаимопроникновение этих двух состояний и утвердить тем самым более зрелую демократию равновесия между духовно-мечтательным и духовно-логическим? Художественный человек, с его предрасположенностью к человеческой целостности, призван к тому, чтобы настаивать на таком взаимопроникновении и в самом себе быть исполненным определенной цели, возбуждающей подлинное вдохновение.